мной Василий, Тамарин муж, говорит: там складчина и нехорошо, что Степан один. Я оделась, деньги в карман и пошли. Вхожу в дом — хозяйка танцует и ни слова. Я ногой отварила дверь и побежала.
Видно, Василий сказал хозяину, что привел меня. Они в воротах поймали меня и вернули, а я лучше бы провалилась сквозь пол. Подошла хозяйка, в руках водка и котлета. «Знаешь, Саша, неудобно, конечно, но если пришла, то пей». Я говорю, что пришла за Степаном, чтобы увести его, а пить я не буду, но она — свое. Тогда я выпила ее водку и говорю: «Не приставай больше». Они отошли, а в углу сидел баянист. Он состроил такую физиономию и спрашивает: «Ну что, стрелочник ты и больше ничего?» А я спрашиваю: «Какое значение имеет квалификация, может, я техничка, а праздник для всех и поэтому нам всем хочется встретить Новый год с радостью».
Тут подошли знакомые, увели меня за стол, где сидела Тамара. Я села, т. к. не захотела, чтобы меня уговаривали. Потом подошла зоотехник Зельма Ивановна, а мы с ней лежали в больнице: у нас завязалась беседа. Я не видала, когда ушли наши, но вижу, народ стал расходиться, позвала и я Степана.
Когда пришли мы домой, на меня напала такая обида, что как ребенок, сидела и плакала. Первого и второго мы были дома. У наших гуляли свадьбу, а Степан не пошел и меня не пустил. «Если, — говорит, — у них есть роднее, так пусть они с ними и гуляют».
Прошел январь, они не едут, и мы тоже. В феврале я пошла в больницу на чистый, так как лечила одно и вместе с этим вылечила другое. Я хотела принести, но врач посоветовала сделать. С сердцем, говорит, совсем плохо, ничего у вас не получится, а может, и сами умрете. Назначили мне число, и я сходила.
От кого-то узнала об этом Тамара. Смотрю, заходит со словами: «Зловредные Чистяки, не хотят знаться». Мы с ней посидели, попили чаю и разошлись, ни словом не вспоминая Новый год. Мы обе чувствовали, что меж нами и без того стала какая-то отчужденность. Она человек высшего общества, полностью обеспечена, как материально, так и морально, а у меня нет такого образования и нет того, чтобы я могла походить на культурную женщину. Вечные недостатки и унижение себя перед всеми. Но мне хочется иметь дома такой уют, чтобы можно было порадоваться. И теперь уже остались считанные дни до моего ожидания.
Мы насадили деревьев вокруг своего дворца, а еще не огородили. Чтобы довести до конца всю постройку, еще требуется четыре тысячи рублей. Тогда будет дом. Но я горю желанием скорее хоть бы поштукатурить, чтобы шлак не сыпался. Но у меня нет навоза, нет песку. Чем скорее я все заготовлю, тем быстрее будет отделан дом. А там помаленьку выкопаем погреб и сделаем стайку, и на это на все, пожалуй, уйдет все лето. А мне хочется дать детям отдых. Чтобы они хоть лето провели без забот и трудностей. Вот уже год, а им нет покоя.
Скорее бы достроить дом! Насею всяких цветов и буду радоваться каждому из них. Этого ждут и дети. Только бы не сдаться.
У меня грызет желудок и сжимается сердце. Я просила Подгорбунского принять меня на консультацию, но он ответил, что у меня нет болезни по части хирурга, а как уж он определил, не знаю. Посоветовал проверить анализы кала и проверить печень. Вот и все, а я надеялась, что, может, он проверит и посоветует, что мне делать при такой боли.
Свои врачи дали «желудочный сок» для желудка, а для поддержки сердца выписали валидол. Буду надеяться, что поддержусь, и этим я должна еще жить не менее десяти лет. Лишь тогда можно умереть спокойно.
Лето я дождалась. В новый дом купили телевизор, шифоньер и аттаманку. Соседка дала тюльпан. Повесили шторы, но вижу, что нет у Степана к дому стремления. Думаю: устали от этой стройки, может, поэтому он такой.
Настало время картофель копать. Пошли мама, дети и я. Степан ходил куда-то, а дети повздорили. Володя в Толяшу картошкой бросил. Степан увидел, бежит со всех ног, схватил попавшуюся железку кинул в Володю. Тот упал. Отец, как бешенный, кинулся к нему, мать ему под ноги, он упал. Я кричу: «Вовочка, убегай!» Убежал он к бабке. На второй день в школе отказался отвечать, ему поставили двойку.
Пришла с работы, Степан с Толей телевизор смотрят. Я к маме — там замок. Соседи сказали, что Володя был на поляне. Смотрю, он сидит у линии. Я подошла к нему, говорю: «Поезд ждешь, давай вместе будем ждать». Он улыбнулся. «Нет, — говорит, — я просто так сижу. Баба с утра ушла, а я голодный». Я стала его просить, чтоб домой вернулся. Он говорит: «А как же я зайду?» Я говорю: «Очень просто. Зайди, поздоровайся. Скажи, что ты есть хочешь, а я побегу в магазин, куплю твоего печенья, а молоко дома есть, и картошку я уже сжарила. Ведь и отца понять можно. Вы — дети, ваши нервы здоровые, и то вы ссоритесь, а отец больной. Если бы ты не обидел Толю, отец тебя бы не тронул».
Пошел в дом, а я в магазин, хорошо, что магазин близко. Пришла: все смотрят телевизор. Я позвала Володю, накормила, и вроде лед растаял у меня в груди.
У нас давали получку и маршрутные. Володя пришел из школы. Я говорю: «Поедем со мной». Он быстренько собрался, мы поехали. Я получила деньги и мы купили Володе черный костюм. Деньги уже другие, отдали мы шестьдесят два рубля. Когда вернулись, Володя с радостью к отцу: «Папа, смотри, какой костюм купила мама!» Отец костюм взял и бросил. И этим самым убил всю радость у сына. Володя никак не хотел носить этот костюм. Но я стала уговаривать: ведь это от меня тебе подарок.
Степану дали путевку в Томск. За месяц он не написал ни словечка. Он приехал на пять дней раньше, а я без него в кредит купила баян детям. Я дежурю на станции Бутовка, и вот звонит телефон. Слышу голос Степана. Я обрадовалась и напугалась. Что, говорю, выгнали? Он сказал, что придет на станцию. Пришел и стал упрекать, что я самовольничаю, что рано еще баян им брать. Ему надо было пить, а у нас получка всегда была восьмого. Вот ему зло, а я свое доказываю: пока еще есть интерес у ребят, надо учить. Увлекутся девочками, и баян не нужен будет.
Мой день рождения прошел не отмеченным. Степан с курорта, у меня кредит и ссуда. Когда он получил зарплату, пришел его напарник Разводов с женой и соседка Тася. Был какой-то старый праздник. Я наготовила закуски, а выпивку они уже купили. Сидели за столом, и вот Разводову в глаза бросился чемодан: «Кума, не ты ли куда собралась?» Я говорю: «Нет, кум». А Таська засмеялась: «Уже и родственники». Пошутили и разошлись, я не придала никакого значения этим словам. В выходной собрались к Разводовым. Там заговорили о постройке. Степанька мне сказанул: «Я скоро все тебе оставлю». Я долго приставала: «Скажи что ты задумал?» А здесь заговорил кум о работе, и Степан мне не ответил.
Приезжал Гоша с женой, Степан к ним с холодком. Приехала мама, он почти все дни пил. Проводила я маму. Сердце мое стало волноваться в ожидании чего-то недоброго. Пошла я к свекровке.
У нее в домике убрано, сама чистенько одета, сидит, щелкает семечки. Посмотрела мне в глаза и поняла, что тоска на моем сердце. «Говори, что случилось?» Я отвечаю: «Пока еще ничего не случилось, но мое сердце чувствует какое-то горе». Вот и у свекровки не сидится. Я пришла, написала письмо своей маме со словами, что все же мне ни миновать вашего счастья. Потом мы со свекровкой уже у нас разговаривали. Она мне подсказала: дом хороший, а бани нет. Это плохо. Купи сахару, я поставлю бражку и соберем соседей на помощь. Сделаем двадцать третьего июля — в день рождение Вовочки.
Степа был на работе. Баню делали из шпал бывшего употребления. В столбы. За день сруб был готов. Только стол накрыли и Степан пришел. С какой радостью я его встретила! «Гляди, Степанька, вот и баня». А он опять с холодком: «Ладно тебе радоваться, давай жрать». Я подала ему водку и вся-то радость моя вмиг исчезла. Я же не ребенок. Вся картина ясна с одного взгляда. Эх, думаю сама себе, зачем же я стараюсь, если его ничего не радует, ему нужна лишь водка, а я последнее здоровье убиваю. А мать его улыбается и говорит: «Вот, Санюшка, отделаем свою баню, не будем ходить по чужим». А мне уже и баня не нужна. Тревога меня не покидала. Если я дома, а он на работе, я жду его, не дождусь. Если я в день, то бегу, ног не чуя. Лишь бы скорее увидеть.
Двадцать девятого июля я дежурила в день. Бегу домой, а мать идет снизу. Она окликнула меня: «Что же ты так бежишь — запалишься». Я ответила: «Скорее надо». Забежала в дом, скорее в зал, обняла своего Степаньку, он отвел мои руки, тогда я взяла его ноги и просидела до конца картины. Ужинали молча. Легли спать, я говорю: «Обними меня крепко-крепко». Он обругал: «Бесишься, что ли, под старость лет?» Я говорю: «Не бешусь, а что-то чувствует мое сердце недоброе».
Так он и не обнял, а я отвернулась, наплакалась и уснула. На тридцатое выходной, можно бы
