задумываясь, ответил: „Нет, мамаша, это несчастный случай“. Оказывается, упал подъемный кран, на котором работал Толяша. Они с Володей ушли, а я представила себе гроб с моей кровиночкой. Упала я на койку, уткнулась лицом в подушку и шепчу: „Толенька, радость ты моя, да где же ты лежишь, мой ненаглядушка?“ Заскрипела дверь, вошла жена майора Маша. Я села, она уговаривает: надо брать себя в руки. Хоть убейся, а его не поднять. Она говорила, а я молчала, слезы текли не унимаясь.
Маша ушла, пришел Володя, и Беец, ужин принес. Я говорю: „Не хочу“. Володя говорит: „Вы не будете есть, и я не притронусь“. Делать нечего, знаю, что с десяти утра у нас с ним во рту ничего не было. Маленько поели, я говорю: „Володя, повезем в Кемерово“.
А жара стояла безбожная. Сын сел ко мне, положил руку на плечо: „Зачем же? Жарко“. Я согласилась.
Назавтра привезли Толика уже в гробу. Поставили в клуб и только тогда позвали нас. Стоял почетный караул. Володя обнял меня, уговаривает: „Крепись, мама“.
Да где же взять этой крепости? Сыночка ты моя родненькая! Да куда же ты собрался-то? Да что же ты мамулечку не встречаешь? И за что же ты так разобиделся? Ох, сковала тебя смерть лиха, обняла моего сокола. Сбылися песни твои грустные. Как же я боялась потерять тебя! Забрала тебя бабулечка. Она во сне мне сказала, а я думала — забудет про обещанное. И вот она взяла тебя. Меня нисколько не пожалели. Только что расцвел во весь свой цвет — и сорвали, в землю бросили. Да кого же я встречать буду? Как же я жить должна, родной ты мой? Почему же жизнь такая не справедливая?»
Ко мне подошли майор и Володя, отвели от гроба. Я реву, они держат.
Бойцы вывели гроб, поставили на табуретки. Кто оставался здесь, попрощались. Музыка заиграла. Бойцы подняли гроб и понесли. Мы с Володей шли за гробом с одной стороны, со второй — Маша, жена майора. Прошли селение, машина остановилась. Мы с Володей сели к гробу, Я ревела не смолкая. Просила, чтоб он хоть пальчиком пошевелил. Вспомнила, что он меня на руках носил. Сыночка милый, куда же тебя везут? Сколько много у тебя друзей. Никогда ты не молчал средь нас, а сейчас никто не мил тебе. Почему же сердце терпит, ведь ему давно разорваться надо бы.
Поехали в часть. Помыли руки и в столовой сделали поминки. Бойцам по сто граммов, Володе — двести. Майор встал со словами: «Бойцам пить спиртное запрещено, но в настоящее время эти сто грамм вас не опьянят. Вы видели, как мать страдает по сыну, помните о своих матерях. Берегите себя, на радость родителям и родине. Давайте помянем Анатолия. Вечная ему память».
Все выпили, стали есть, а у меня комок в горле. Маша заставила меня выпить, она знала, что мы с вечера ничего не ели. Она говорила что надо себя поберечь ради оставшегося сына.
Чтоб занять себя дома делом, я попросила Масленцова: «Ты ездишь за поросятами. Привези мне двух». Он привез трех по пять рублей. Два ничего, третий запоносил. Потом его припадком бить стало.
Я попросила Витю Швекова, чтоб заколол. Он с испугом: «Что вы, тетя Шура, я в жизни не колол». Я говорю: «Поросеночек месячный и так мучается». Он пришел, поглядел и засмеялся: «Я-то думал, здесь боров, а здесь мышонок». Он поросенка заколол, я обделала. Потом суп сварила. Два другие стали расти хорошо. У меня забота появилась.
Вырастила я их и увезла мясо Володе. Носила мясо старичкам Крекеевым, Тарасовой старушке, Гутниковой старушке. Дома наготовлю что-нибудь вкусненькое и жду: хоть бы кто пришел, чтоб мне угостить.
К Степану мы отправились всей семьей. На грузовой автомашине. Василий взял путевку. И вот едем: Василий, Тамара, Валера Масленцовы, я, Володя, Мария и дядя Федя Малышкин. Сидел Степан в лагере «Новый свет». Столько родственников не положено, но ввиду несчастного случая нас пустили всех.
Степан не знал Валеру и Марию. Разговаривали больше с Василием и с Володей. Есть ничего не стал. Спасибо, конвоир разрешил передачу. От этого свидания остался очень доволен дядя Федя. Он говорил: «Я думал, что расстрелян, а ты ездишь к матери, а говоришь — к Степану».
Потом сколько я ни ездила на свидания, дядя Федя ночевал в моем доме. Часто ходила ко мне Ефросинья Михайловна Тарасова. Иногда и ночует, а я рада: все не одна. Приезжали Володя с Марией за викторией. На день рождения выслали мне ковер за двадцать четыре рубля. Неля у них родилась двенадцатого августа. Девочка хорошая, но Володиного в ней ничего нет. Значит, мне говорили на свадьбе правду.
Раньше думала: «У Володи так получилось, Толяша так не сделает, он порадует меня». И вот все перевернулось. Я опять пишу стихи, чтобы утешить себя.
Напишу вроде с кем поделюсь. Малость поделюсь. Малость полегче. И опять живешь.
Мучили меня поездки к мужу. Он имел вторую группу. Работать его не заставляли, а руки его золотые. То побелит, то покрасит, ему предоставляют личное свидание, а мне надо умолять начальника, чтоб разрешила подмениться, а потом просить дежурных. Всякий раз лезешь в глаза, умоляешь. Таня Надвигина осердилась на Степана. Говорит: «Чтоб он подох там, ведь ты только на него работаешь». Одна Воротынцева не ругалась. Только скажет: «Когда подменить?» До чего же добрая душа у человека! Видит по глазам, что у человека горе и с каждым побеседует. Она меня меняла, и живет на поселке Крутой. Видит, что я маршрут выдала, звонит: «Ефимовна, идите домой, я приду». А я боюсь: вдруг кто из управления позвонит. Придет и отругает.
Володя все реже появлялся в своем доме. Теща его очень хвалила. Рассказывала, что Марийка пеленки не стирает, ее рвет. Володя стирает или она. Это меня еще больше огорчило. Приехали они под Новый год. Одни — Нелю оставили со сватьей. Вечером мы гадали на блюдечко.
Назавтра я раненько сготовила завтрак, встали мои гости в десятом часу, и пришла сестра Тамара с Василием. Я их раздела, сели за стол. Василий ставит поллитру, попросил стаканы. Я подала, он всем налил: мы выпили и еще закусить не успели, как Марийка Володю зовет в Кемерово. Он говорит: «Съездим позднее, давай посидим с родственниками — мы не часто к ним ездим». Она вскочила из-за стола, стала плакать.
Василий с Томочкой ушли, Нина пыталась уговорить Марийку, та ее не слушала. Она кричала на весь дом, у меня лопнуло терпение. Я вошла в детскую со словами: «Чего ты хнычешь? Кто тебя обидел?» Она со злом: «Вы обидели, вам лишь бы пить, у вас нет больше никакого интереса в жизни».
Я старалась говорить спокойно: «Если мы выпили, так ведь и ты столько же выпила, значит, и ты таких интересов. И что здесь особого? У меня в гостях сын, сноха, сестра, зять, племянница. И ты упрекаешь нас в пьянстве? А город в любое время можете объехать».
Нина ушла, Марийка стала собираться. Володя ее раздевает, она его ударила сапогом. Кричит: «Я ненавижу вас как гадов». Я тоже со злом крикнула: «Зачем шла сюда, если здесь гады? Тебя я не звала. Володя, не держи ее, пускай едет».
Она оделась, хлопнула дверью и ушла. Володя подошел к столу, налил водки, выпил, поел и меня заставляет ужинать. Но разве можно есть, когда руки трясутся от такой картины?!
Володя лег. Я убежала со стола и говорила: что жизнь твоя будет не в радость, а в переживании. Она тебя бьет, а ты ее уговариваешь. Только легла, слышу, стучит. Володя задремал, я его разбудила: иди,
