вещмешок черный и брюки черные. И в кирзовых сапогах». Кума мне говорит: «Сон наоборот исполняется, значит не придет». Проснулась от зова сестры: «Чистякова, к телефону». Я халат на себя, тапочки и тихонечко, чтоб людей не потревожить, — все же нас пятеро.
Сестра Тома по телефону говорит: не пугайся. «А что, — говорю, — пугаться. Степан пришел». Она засмеялась: «Ты почем знаешь?» — «Я же во сне видела. Черный костюм, черная фуфайка, кирзовые сапоги. Она говорит: „Истинная правда“. Ты осторожнее на повороте, а то попадешь под автомашину».
Я пошла позавтракала, тогда пошла на автобус. Томочка сказала, что его вещмешок на крылечке дома. По этому пришлось сойти у переезда. Поезд уже близко, а я перебежала. Дежурила Дина Тулисева. Зашумела: «Ты что, на пожар спешишь. Или жить надоело?» Я говорю на бегу: «Степан пришел». Она еще что-то шумела. Я забежала домой, пошуровала печь, угля насыпала и бегом. Прибежала, Томочка показывает: домашние спят. Я тихонечко хотела войти в зал. Степан обнял меня, целует, а от него так пахнет, что из туалета. Спрашиваю: «Что пил?» Он говорит: «Самогон». Смотрю, Василий встал. Я, говорит, чаю напьюсь и на смену. Я стала звать домой Степана.
Идем, люди смотрят. Наверное, подумали, что нашла полюбовника. Навстречу попал Воробьев Трофим, пока они разговаривали, я вбежала в магазин, купила коньяк пять звездочек, торт и ветчины. Подошли к нашему дому, я помогла Степану раздеться. «Вот тебе домашнее белье и тапочки. Умывайся, я буду накрывать стол». Разогрела котлеты, пирожки, открыла бутылку. Он поцеловал меня, выпили по рюмочке, поели. Он спрашивает: «Куда спать положишь?» Я говорю: «На перину». Он думал, что я шучу. Когда приезжала Лиза, я купила десять подушек, и она помогла мне сделать перину. Вот вошел в спальню Степан, видит — точно перина. Лечь-то мы легли, а спать мы не хотели. Он запел: «Осыпаются листья осенние, хороша эта ночка в лесу». И всю песню спели со слезами. Рад он, что дома, но нет у нас Толика. «А где твои квартиранты?» Говорю: «Им на Радуге квартиру дали». — «Это хорошо, что мы вдвоем — нет свидетелей».
Ужинать не хотелось, но знаю: он мало ел. Я потянула к столу. Он еще выпил, а я не стала. Мне, говорю, в нарсуд завтра. Он рассказал, как стучал в дверь своего дома. Потом спросил у соседки, она сказала, что я, наверное, уехала в Киселевск к Володе. Тогда, говорит, зло пропало, а то хотел окно бить. Потом у Масленцовых не сразу открыли. Тамара будит Василия: «Степан пришел». А он обругался: «Что его на ночь носит?» Тогда она сказала, что Чистяков. Как пуля выскочил, и давай обнимать: «Вырвался? Совсем или в отпуск». Я, говорит, засмеялся: из заключения в отпуск не отпускают.
Утром хотела встать пораньше, чтобы борщ сварить, но Степан сказал, что сварит сам. А сам с утра ушел к Разводову. Сколько они там пили, не знаю.
При возвращении я по взгляду Степана поняла, что он не в духе. Спрашиваю: «Есть будешь?» — «Я сыт». — «Так выкладывай, где был днем, у Разводова? Значит, ты наслушался и всему поверил. А что тринадцать с половиной лет прошло, ты забыл? Что три раза я в Москве побывала, тоже забыл? Сколько я к тебе ездила с лучшими продуктами, тоже забыл? А ссуды кто выплачивал и детей растил? Ты не спросил у Разводова? И еще его сыночка здесь же растила. Я оправдываться не буду и не нахожу нужным. Плохая твоя жена, пропойца, все по ветру пустила. Иди, ищи хорошую». Он крикнул: «Хватит!» Я заплакала. Он подошел, обнял, говорит: «Прости меня».
Потом приходили его друзья и соседи и каждый приносил спиртное. Я просила не напиваться, боялась за его здоровье. Он мне ответил: «Я здоров, ты за меня не беспокойся».
Мне надоело его пьянство. Стала просить: пей один перед едой. Стала покупать сама.
Приезжали Володя с Марийкой — я им сообщила о приезде отца телеграммой. Встреча прошла хорошо. Марийка вела себя спокойно и вежливо. Когда их провожали, она очень просила приехать к ним.
Приехали мы через месяц. Марийка встретила очень хорошо. А когда напилась, стала хвалиться, что они живут не хуже людей и сбережения есть. Показала сберкнижку, где было пять тысяч шестьсот рублей. Отец похвалил их. Володя сказал: на будущий год купят автомашину.
Мы уехали. Марийка стала добиваться трехкомнатной квартиры. С завода они переводом перешли на разрез и к этому времени у них был еще один сын Володя.
Мой Володя славился хорошим специалистом. Его вместе с экскаватором и помощником Сашей сфотографировали и поместили в городской газете, где было написано: «Они идут впереди». Потом было у них соревнование, он ковшом экскаватора снял крышку с кастрюли, закрыл коробок спичек и поднял стакан с водой. На машине УЗТМ № 15. И о нем снова написали в газете.
Пользуясь Володиным авторитетом, Марийка не дремала. Выстроили дома новые в микрорайоне. Вырешили им трехкомнатную квартиру. Пишут: «приезжайте на новоселье, улица Утренняя, дом два, квартира двадцать восемь». Мы приехали. Привезли электрический самовар. Она накрыла стол, сели — ее мать Анна Сергеевна Умнова, они с детьми и мы со Степаном. Подняли рюмки, я сказала: «Желаю вам, дети, чтоб всегда вам жить светлой радостной жизнью. Как красиво и светло в вашей квартире, так желаю чтоб было у вас в сердцах. Чтоб не было мрака меж вами».
Володя мое пожелание записал на пленку. Потом мы затихли. Он проиграл запись. Мы посмеялись. Потом смотрели их обстановку: два гарнитура по тысяча двести, сервант с китайским сервизом на двенадцать персон — пятьсот рублей, пианино за пятьсот рублей. Все сияло. Мне такая роскошь нравилась, но и пугала, что сноха человека мало понимает, что ей все еще мало.
Мы назавтра уехали в Кемерово.
В конце мая они привезли детей, а сами уехала в отпуск к Черному морю. Дети балованные, ели плохо. Я боялась: вернутся, скажут заморила. Степан не работал. Я уйду на работу, а у них все кверх дном. Они деда не боялись. Деду подадут сто грамм, он и в прятки с ними играет, и обливается с ними вместе. У них дела мирные, пока не надоест деду эта музыка, потом берет ремень, а они все равно не боятся. К моему приходу старались навести порядок, а если дед пьян, что дети сделают! Пил он в школьном садике. Водку ребята купят, идут в школьное насаждение, а за стаканом заходят к нам и его позовут. Он сам голодный и дети голодные.
Приехали родители. Неля жаловалась: дед бил, а Вовочка только улыбался. Я считала: детей оставили на мое иждивение, может, мне что купят. Они положили два апельсина на стол — и весь подарок их. Назавтра их проводили, дед стал ворчать: «Что это такое? Почему ты не спросила у них денег?» — «А ты спросил?» — «Я не работаю». — «А мне для сына ничего не жаль. Лишь бы ему было хорошо».
Дед мой опять стал часто напиваться. У нас пошли ссоры. Крыша нашего дома покрыта была шифером без толи и стала протекать. Снег вначале ветром заносило на потолок. Вот я решила: куплю сто листов шифера, пять рулонов толи и перекроем крышу.
Сам Степан ничего не делал. Нанял двух мужчин и наблюдал, как они работают. Раскрыли они в полдня. За день накрыли три стороны. Я рада. Тридцатого апреля ребята просят денег на продукты. Я ребятам сказала: деньги оставлю Степану, только сперва накройте крышу, вдруг дождь.
Пришла домой, они ничего не делали, весь день пили. Я оставила полста, сколько они просили, я не знаю. Меня пугал дождь. Ночь спала плохо, боялась что пойдет дождь. Утром пошла в магазин, и ребята пришли. Подошли, умоляют простить за их поведение, но сегодня они работать не в силах: «Нас трясет, мы пойдем похмелимся, завтра чуть свет — накроем». Всем радость первое мая, а у меня горе. Тучи ходят по небу, но дождя не было.
Назавтра действительно ребята пришли, крышу закончили, я с ними рассчиталась. Наготовила закуски, купила водки. Поблагодарила ребят за их труд. Выпили, закусили. Степан еще налил, я не запрещала, но когда он стал хвалиться, что мы живем хорошо, я не смолчала, сказала: «Мы-то живем, а мама в земле». Степан схватил бутылку и ударил меня по голове. Ребята напугались, а он стал делать мне искусственное дыхание, потом облил водой; это все ребята рассказали после: «Когда вы стали дышать, он положил вас на койку, а мы ушли».
Я проснулась, головушка болит, особенно левая сторона. Я ничего не помню, жалуюсь ему, а он послал меня матерком: «Почем я знаю, почему у тебя голова болит». Потом я все вспомнила и увидела бутылку разбитую. Видно, ударил, где гребенка была, а так бы пробил. Стала ему говорить: «Если ты доброту человека не понимаешь, и правду не любишь, нам с тобой не жить. Ты смел поднять руку на того, кто тебе жизнь спас».
Меня вызвали на работу, а он думал, что я ушла в милицию. Пил со всеми, кто просил стакан. Он
