истосковалась я по тебе, голубчик мой. И нет у тебя единого цветочка. Зачем же я тебя здесь оставила?» Я реву, отец скорее открыл бутылку и пьет, пока я наревелась, у него меньше половины осталось.
Подошли две женщины, я их угостила. Цветы положила и поехала на автовокзал. Там кассирам отдала все, что осталось, говорю: «Не брезгуйте, все чистое, я из Кемерово сюда на могилку к сыну приезжала, помяните Володю, а уж нас отправьте с первым автобусом, чтоб нам домой добраться сегодня».
Они слышали про этот случай. Одна даже знает Марийку. Уговаривала, чтоб мы к ней поехали. Я ответила, что там делать нечего. Домой добрались уже стемнело, но я себя чувствовала спокойно, хотя голова была тяжелой. Есть я не стала. Степа поел и легли спать.
Назавтра привезли уголь. Мои запасы уже кончались. У меня были трехпроцентные облигации на двести пятьдесят рублей, мне пришлось их сдать. Получила от сестры Лизы письмо. Она пишет, что ее внук Андрей женится, а денег мало. Я ответила, что получу пенсию — разделю пополам. Слово свое сдержала, но подошли праздники, пришлось у людей просить. Муженек не поймет моей нужды.
Получила я письмо от снохи, что мама болеет. Степану говорю: «Я завтра еду в Тайгу». Он заругался. Мне его ругань в привычку.
Намочила грязное белье, чтоб у него все было чистое. Купила четыре булки хлеба, дала три рубля, говорю: на хлеб. Утром уехала.
Мама встретила меня со слезами. «Видно, ты доченька, ближе всех живешь? Обнялись, сели на койку, она рассказала, что был приступ, вызывали скорую. Врач сказал: еще повторится — срочно скорую и оперировать. Только я, наверное, не выживу». Я ей сказала, чтоб она об этом не думала, а если жить суждено, еще не умрет.
Вечером пришел братец со снохой. Накрыли стол, поужинали, а потом Гоша включил магнитофон, проиграл все что было у него написано при сборе всех нас. Там такие песни, сердце рвет на части. Поем все пять сестер и даже Гоша с нами. И вот разговор зятя, Васи про Ильин день с сестрой Полиной. Вроде он рядом с нами побыл, а он уже четвертый год в могиле.
Томочка заболела, признали непроходимость кишечника. Опять увезли в онкологию. Я приехала, она жалуется: уже дышать нечем. Дают слабительное, а я не могу оправиться. Врач говорит: ходить больше надо, а у меня ноги отказывают. Я ей посоветовала: «Вызывай главврача. Иначе умрешь и все».
Я уехала. Она действительно вызывала главврача и сразу стали оперировать.
Василий с сыном Валерой огребли картошку. День стоял жаркий. Вспотели, стали обливаться из шланга водопровода. Назавтра Василий почувствовал себя больным, но он никогда не ходил в больницу. Топит в свободное время баню и водку пьет.
Когда Томочку уже выписали из больницы, он пошел показаться врачу. Сначала положил его в стационар на Бутовке, грели, поили лекарствами. Видят, ему хуже, его — в тубдиспансер. Там с неделю пролежал, дают направление в онкологию, где лежала Тамара. Тамара сама не совсем окрепла, а к нему ездила каждый день.
Я пришла к ней, она на койке и вижу — горит. Говорит, что попала под дождь и долго ждала автобус Бутовский. Рассказала мне, что Василий сам ходил в туалет. Я, говорит, ему клизму сделала, он облегченно вздохнул. Я ел хорошо. Я ее попросила: «Если завтра поедешь, возьми меня». Она возмутилась: «Зачем ты мне нужна?» Я посоветовала не ездить самой. Говорю: «Ты перемерзла. Валера затопит баню и съездит, а в воскресенье поедешь сама».
Валера приехал туда, отец лежал один в пальто с открытыми глазами, уже мертвый. А в двенадцать у него была дочь Нина. Видно, ему худо было, он сказал: «Иди, Нина». Валера от отца и к нам со слезами: «Что я скажу маме?»
Я реву, собралась, пошла с ним, Томочка догадалась. Упала на диван. Ревет, меня ругает: «Ты же знала, что он умрет?» Я отвечаю: «Почем я знала?» — «А зачем ты со мной просилась?» Я ее уговариваю и сама реву.
Валера на велике уехал в Верхотомку к Нине. Нина приехала с Колей. Реву на весь дом. Я Нину попросила поберечь того, кому на свет появиться надо, иначе она может сделать ребенка калекой.
Прилетел Сергей. И, благодаря ему, Василия не анатомировали. Заключение: «Саркома легких». В морг я поехала с братом Гошей и еще трое соседей. Пока его мыли, глядела и думала: «Такой сильный мужчина, а ворочают его две женщины». Перед, голову помыли, хотели обтирать, я попросила помыть спину. Они вроде забыли. Повернули, помыли, побрили, надели все вещи из магазина. Одна говорит: «Сейчас можно под венец». Он не похож на покойника.
Когда подъезжать стали, шофер говорит: «Тетя Шура, держите Тамару Ефимовну, хоть она будет ругать, бить, а вы держите, это зло ей даст сопротивление».
А про Нину я из головы выпустила, с Тамарой вожусь, Нина как крикнула и повалилась. Спасибо, ее директор был с женой и Коля. Усадили ее в машину и увезли в Кировский роддом. Похороны были жуткие. Весь поселок, все свободные от работ шофера. Музыка играла. А когда перестала, автомашины выстроились по дороге и дают сирены. Волосы подымались от их сирен. Тамару вели под руки.
Назавтра поехали на его могилу, а на березу сел ворон и так кричал, что не по себе было каждому. Мать подошла, выпила, блин взяла, и ворон исчез. Василию сделали гроб малой. Гоша на Бутовке переделывал. Бабки сказали: еще будет покойник. Нина родила мальчика, назвали Антоном. Прожил он один месяц и внезапно заболел. Вызвали скорую, увезли в кировскую больницу, а оттуда привезли в гробу. Такой мальчик хороший. Схоронили рядом с дедом Васей.
Потом родила Нина девочку, назвала Олесей. Через девять месяцев заболела и Олеся, ей головку долбили за ушком. Пункцию брали. У такой крошечки. Прямое переливание делали крови. У отца брали четыре раза кровь. Выжила девочка и сейчас живет. Бегает, разговаривает. Вот уже два года, а Нина все еще кормит грудью. Просила я ее, чтоб привезла к нам на время, но она и слушать не желает, боится, как бы не умерла.
Приезжала Нина одиннадцатого января. Я радехонька: хоть племянница рядом вместо своих деточек. Достала ей капусты из погреба пластиками, моркови, свеклы, положила конфет. А она их не взяла, говорит: «У Олеси такой запор бывает». Просила помянуть отца, он родился двадцать первого января. Сестрица улетела в город Минводы к Сергею. Улетела двадцать пятого декабря, вот и приехала Ниночка к нам за материнской пенсией. Свои деньги они отдали матери на покупки.
Так и живем мы вдвоем со Степаном. Я сегодня приехала от матери, где была два дня. Он спит, половики собраны. В хате тепло. Я переоделась, слышу, встает пить, меня материт на чем свет стоит. Я не показалась. А когда он уснул, пошла носить уголь на ночь. Собаку накормила.
Разделась, села, орехи щелкаю, смотрю, опять встает. «Ты как вошла?» Я говорю: «Ногами, а ты почему так напился?» — «У Вовки Нестерова был на именинах». — «А где деньги?» — «Я их пропил в тот же день». — «А если бы я неделю не приехала?» — «Я бы на картошке прожил». Я еще раз уверилась, что его уже не исправить никогда. Можно продлить его жизнь, не доверяя ему денег. Чтоб не ругался, расходовать сразу на питание и на все, что может скрасить нашу жизнь. Купить подсобное хозяйство, заставить полюбить это дело. Можно купить одну белую и твердо сказать: все на этом. И он должен понять, что для него я желаю только хорошего, чтоб не ушел он за сынами. Одиночество будет невыносимое.
Встаешь с заботой, что надо сготовить завтрак, что-то вкусное. Чтоб было разнообразие в питании. Он иногда ругается, что я нахожу себе ненужную работу, а я отвечаю, что мне так хочется. Хочется поесть именно этого. Не поймет, что для него это все делается. Пока будут ходить мои ноги, делать мои руки, я буду все делать для него, и мне это не тяжело. Лишь бы не обижал.
Когда обижает, жить не хочется. Я обижена на всю жизнь своей судьбой. Но от себя не уйдешь, не уедешь. Сердечная боль всегда и везде с тобой. У людей встреча, а у меня сразу слезы. У людей музыка, у меня горькое воспоминание: свои встречи, своя бывалая музыка. Однако изменить свое положение я не в силах.
Я участвую в общественной жизни. Являюсь председателем уличного комитета. Часто бываю у жителей, где, вижу, надо с кем-то поговорить. Может, молодой человек поймет меня, если я поговорю с ним по-матерински. Никогда не крикну, как и со своими сынами. Смотрю, парень послушается. Мой сосед в таком же возрасте, как мой Толя. Родителей нет в живых, жена ему нагрубит, вот и загорелся сыр-бор. Отвлекаешь его от обиды своими уговорами: «Смотри, Валера, ты же у меня за сына». И Валера успокоится.
Так проходит наша жизнь. Судьба ли это? Или неумение жить по-другому? Не разобралась до сих
