Она катила коляску. Поздоровались.
— Внук? Внучка?
— Внук, — без эмоционального подъема ответила бабушка.
Заглянул в коляску и больше ничего не спросил. Там лежал сказочный негритеночек. А я, имея дело со студенческим интернационалом, знал, как иногда неожиданно для бабушек появляются такие внуки. Хотел деликатно попрощаться, но Михалину нельзя было оторвать. Она долго кружила около коляски, время от времени заглядывая туда. Я, чудак, не сообразил, что ей очень хочется Узнать тайну удивительного явления, пока наконец она не выпалила:
— А отчего это он у вас такой мурзатенький?
У неразумной бабушки на лице выступили фиолетовые пятна, и она, не попрощавшись, опалив и меня, и девочек завистливым взглядом, быстро покатила коляску на боковую дорожку.
А иногда Михалина удивляла непонятной зрелостью. Были гости, говорили о детях. И сначала всех рассмешила Вика — попросила:
— Бабушка, научи меня рожать детей.
А потом — Михалина: она стукнула сестру ложкой по лбу и по-взрослому сказала:
— Вот глупая.
Все смеялись, а мне страшновато стало, я разозлился на виновника раннего взросления детей.
— Выключите этот дурацкий телевизор! Поговорить по-человечески нельзя. Мы же слушаем друг друга вполуха. Разучиваемся сосредоточиться…
…Михалина не только разобрала штепсель, она собрала его обратно и стреляла глазенками, чем бы заняться еще. Это уже что-то новое в ее характере — столько простоять в углу, раньше и минуты не выдерживала.
Хорошая это черта или плохая? — рассуждал я.
— Деду! Долго еще стоять? У меня ножки заболели.
Не выдержал — бросился взять ее на руки. Но малышка отгородилась ручками:
— Не бери. У тебя пуп вылезет. Снова насмешила.
— Садись на диван, и вот тебе «Варшава».
Обе девочки очень любили рассматривать альбомы с видами городов. «Будущие архитекторы», — умилялась бабушка.
— Не хочу Варшаву, хочу Париж.
— Ну, дорогая, размах у тебя. На тебе Париж. Много раз пытался я предсказать, что в следующий ближайший час могут выкинуть девчатки. Действия Виты отгадывал. Михалины же — никогда. Действительно, как много у нее общего с Вандой. Только она, моя военная подруга (Была ли любовь? У нее? У меня?), могла ошеломить неожиданностью своих поступков и ошеломляла так, что, кажется, искры летели из глаз, и не у одного меня. Разве только сейчас, с высоты лет, зрелости, знаний и опыта работы с молодежью, отцовского опыта, я, возможно, могу объяснить поведение офицера Ванды Жмур, командира сложной для того времени локаторной установки. Да и то вряд ли. Она неплохо разбиралась в технике, умела руководить людьми, дисциплина у нее на СОН была — командиры-мужчины могли позавидовать… И при всем при том «отмочила», как говорил Константин Афанасьевич Колбенко, этот номер.
«Деды» наши говорили: женская душа — потемки. Не потемки — темная ночь.
Теперь, погрузившись в теплое море воспоминаний, пожалуй, переживаю, что без малого тридцать лет не видел ее. Имел же адрес, посылал поздравительные открытки, от нее получал, а навестить боялся. Смешно, горько и противно… Странно, почему Масловские, когда, бывая у них в гостях, я вспоминал Ванду, как-то хитро заминали разговор, отводили в сторону? Глаше чем она насолила? Непонятные для нашего возраста загадки.
Подбираюсь к зениту моей зенитной эпопеи.
В Познани мы стояли недолго. Третья батарея, при которой была СОН, размещалась далеко. Изредка город бомбили, но всегда в пасмурную погоду, из-за облаков, — боялись фашисты наших истребителей. Налеты держали в боевом напряжении. Поэтому встречались мы с Вандой редко и только в служебной обстановке. Нет, начал я не с того: хронологичность растягивает рассказ. Нужно «перескочить». Куда?
…Михалинка сопела носиком. Я оглядывался: не уснула? Не упала бы с дивана. Когда смотришь за ребенком, сосредоточиться невозможно. Я умел писать даже исторические труды, когда дети, маленькие Андрей, Светлана, а теперь внучки, ходили на головах. Но писалось тогда, когда за стеной находилась Валя, и я знал, что любые свои конфликты дети побегут решать с матерью или бабушкой. А вот Михалка тихонько листает альбом, но все мое внимание — на нее, а не на последние залпы далекой войны. Далекой ли? Нет, нельзя делать ее далекой. Мучительная память о ней — наше оружие в современном тревожном мире, где президент страны с гигантским атомным арсеналом беззаботно шутит: «Бомбардировка начнется через пять минут».
Вдруг Михалинка запела тоненьким детским голоском:
Отлетели возвышенные размышления. Я едва не сполз под стол. Вот ее очередной номер! Попробуй отгадать!
Однако почему такая песня? Никто же ее дома не пел. Разве по телевизору.
Михалина повторила один и тот же куплет второй раз, третий, четвертый. Эта настойчивость повторения меня насторожила. Так она делала, когда злилась. Но на кого она злится?
Подсел к внучке:
— Давай вместе петь. — И пропел песню от того куплета, где «нервы — няверны», до того, где «той семы — прыгожы да вясёлы».
Но ни одного из новых куплетов малышка не приняла, настойчиво повторяла свой. Я с внутренним смехом подумал: «Не потому ли, что Майя Витольдовна — маленькая, худенькая, и Михалине эта «недоросль» кажется позорным пороком?» О, загадки детской логики!
Была Софья Петровна. Ее визиты всегда радуют не только меня, но и Валю, и Светлану, и девочек. Ни с кем из гостей они так не безобразничают, как с бабой Завеей (сама себя так окрестила). Светлану Зося сватает за «князей», и девушке при всей ее скромности и застенчивости нравится веселая игра; серьезно же предлагает познакомить с «пролетариями» — своими любимыми студентами старших курсов или аспирантами. Но пока у Светы нет жениха. Валю такая «несовременность» дочери печалит, я смеюсь: «Не бойся. Найдет своего».
Для жены моей Зося — информбюро: посвящает ее во все новости не только факультета, но и города. У Зоси удивительная осведомленность, но сплетницей ее даже недоброжелатели никогда не называли.
Мне же в Зосе больше всего нравятся чуткость и такт. Ни разу она не принесла в дом неприятного известия. Если и узнавала что-то такое, то никогда не сообщала в семье — только на кафедре. Возбуждение свое, возмущение, беспокойство выдавала разве что выпитым в огромном количестве чаем. Сто лет мы с ней спорим, у кого лучший чай — у нас или у нее, кто лучше умеет заваривать. Стараемся удивить друг друга, достаем высшие сорта, исчерпываем сувенирные запасы, делимся, меняемся. Своеобразная игра взрослых людей.
Одна из моих бывших аспиранток, мудро, как говорит Зося, поменявшая «сушку мозгов» на замужество, живет и работает в школе Грузии, муж ее агроном в чайном совхозе, и эта добрая душа, которую я нередко пробирал за легкомысленное отношение к истории, аккуратно шлет мне посылки с чаем, а мы ее отдариваем грибами, на суп из которых, как она пишет, собирается все совхозное начальство.
Зося смаковала чай, как самый тонкий дегустатор.
— Иреночкин? Неважный чай. Разучились грузины выращивать чай высших марок.
