— Позвольте, мадам, мне надо сказать вам два слова, — не очень вежливо перебила ее Люси, отводя в сторону. — Я сказала, что вы даете им два луидора…
— Десять! — перебила ее Соня. — Я дам десять луидоров, чтобы за Патриком, — так его звать, это королевский гвардеец, — был надлежащий уход.
— Госпожа дает вам десять луидоров, — сказала женщинам Люси.
— Десять? — ахнула жена лесника. — Но зачем так много?
— Он мой друг, — сказала Соня, — и если бы не срочное дело… Мне стыдно, что приходится оставлять его одного…
— Ваш друг не будет один, — пообещала, как поклялась, лесничиха, — поверьте, мадам, в другое время я не взяла бы с вас ни су, но приходится думать о приданом дочери…
— Да-да, — заторопилась Соня, поймав красноречивый взгляд Люси, — нужно будет еще заплатить тем, кто похоронит погибших. Вот, возьмите еще четыре луидора.
— Пора ехать, мадам, — проговорила Люси, трогая ее за рукав. — В наших краях темнеет быстро, да и папенька мой станет беспокоиться. Я обещала ему вернуться засветло.
В это время из домика — в спешке Соня даже не рассмотрела его как следует — вышел сам хозяин и сказал ей:
— Рана не слишком хороша…
Интересно, как рана может быть хорошей?
— …но не смертельна. Мадам может не беспокоиться, ее подопечный выживет.
— Я могу проститься с… раненым? — неуверенно спросила Соня.
— Отчего же не сможете, сможете, — пожал плечами лесник. — Только он все равно сейчас спит. Я дал ему бальзам, который обычно сам готовлю. После него раненый будет спокойно спать целые сутки.
— Спать сутки? Вы считаете, ему это поможет?
— Вот что, мадам… — Голос лесника посуровел, и Соня поняла, что и жена, наверное, может повелевать им не во всякое время. Особенно ежели он считает себя правым.
Но тут лесник взглянул в ее растерянные глаза и смягчился:
— Пусть ваше сиятельство не беспокоится, бальзам я давал своим детям, когда они болели. Эли, как видите, жива и вполне здорова. Как и наш старший сын Мишель, который состоит на королевской службе…
Жена лесника, слушая их разговор, все больше проникалась мыслью о том, что муж не похвалит за то, что она взяла от аристократки деньги. И потому она решила все прояснить тут же.
— Ее сиятельство заплатила нам десять луидоров, — неуверенно проговорила она.
Лесник начал поворачивать к жене возмущенное лицо, но Соня уже не слышала разговора, который произошел между супругами, потому что Люси поторопилась отправиться в дорогу. Едва Соня открыла дверцу кареты и ступила на подножку, как она подняла хлыст.
Дорога оказалась еще хуже, чем та, которой они ехали к домику лесника. Карету качало так, что Соня едва не падала на пол, лихорадочно цепляясь за сиденья. Сквозь тряску она слышала лишь крики Люси:
— Живей! Живей!
Может, что-то ее испугало?
Зато и доехали быстро. Карета остановилась, и дверцу распахнула улыбающаяся Люси.
— Вот мы и дома, слава господу нашему, засветло, — произнесла она; почти тут же Соня услышала звучный шлепок, девушка отшатнулась и жалобно произнесла: — Ну, папа, я же просила, мне скоро восемнадцать лет, а ты лупцуешь меня, как маленькую.
— Маленькая не маленькая, а я за тебя отвечаю, вот замуж выйдешь, там пусть твой муж беспокоится!.. Но, ради всех святых, где ты раздобыла эту карету?! Люси, я с детства внушал тебе, что чужое брать нехорошо.
— Папа, ты, как всегда, торопишься! Кто тебе сказал, что я ее взяла? Только потому, что я сидела на козлах, ты подумал так плохо о своей дочери?!
— Ладно, ладно, дочурка, я погорячился! — смягчил голос мужчина. — Но что я мог еще подумать, ежели ты обещала вернуться в четыре часа пополудни, а тебя нет и нет, к тому же Бернар куда-то запропастился. Дело идет к вечеру… Не мог же я бросить дом, чтобы пойти тебе навстречу… Ты на меня не обиделась, правда, Люси, не станешь же ты обижаться на своего старого папочку…
— Ясное дело, не стану! Чего бы это я обижалась? Но согласись, что я с лошадьми могу управляться гораздо лучше, чем хозяйка этой кареты, которая сидит внутри.
— Так ты приехала не одна? — Голос мужчины снизился до полушепота. — А не предупредила. Я раскричался, как сварливая кухарка…
Соня поняла, что пора ей появиться на свет. А то она сидит в карете и будто подслушивает разговор между отцом и дочерью. Она поставила ногу на подножку.
К ней тотчас подбежал и подал руку мужчина средних лет, опрятно одетый. Он поклонился Софье и произнес:
— Позвольте, мадам, вашу руку.
А Соня в этот момент лихорадочно думала, как ей представиться. Своим собственным именем или графиней Савари? Ведь по документам она и в самом деле графиня Савари. Получается теперь — вдова. Она совсем забыла об этом. К тому же бросила тело своего мужа на произвол судьбы! К счастью, встретивший их мужчина не заметил ее смятения.
Но нет, перед этими добрыми людьми ей нет необходимости притворяться. Вряд ли они станут требовать у нее документы… Кстати, расстанься она с Тредиаковским в хороших отношениях, имела бы сейчас при себе свои собственные документы. Он ведь предупредил, что возит их с собой, чтобы отдать Соне при встрече…
Опять она ушла в свои мысли, а отец Люси ей что-то рассказывает!
Он пощелкал пальцами у виска.
— …Но я, кажется, разболтался, едва увидев красивую женщину… Ах да, простите, я вам не представился. Меня зовут Жильбер Роллан.
— А я княжна Софья Астахова.
Ничего, Соня побудет в своем истинном обличье еще некоторое время, а потом решит, как ей быть дальше. Ведь до Австрии — цели ее поездки — еще ехать и ехать.
— Так вы иностранка? — изумился Роллан. — Вот уж никогда бы не подумал!.. Вы не беспокойтесь…
Он заметил, что Соня невольно оглянулась на оставленную карету.
— Люси сама выпряжет лошадей, и у нас будет чем их накормить…
Осторожно поддерживая Соню под руку, он вел ее к дому, выстроенному из камня, умело подобранного один к другому, так что стены смотрелись очень живописно и никак не напоминали жилье крестьянина. По крайней мере, по Сониным представлениям.
Окна дома были из разноцветного стекла, но это был вовсе не витраж, а случайное сочетание небольших его частей, как если бы просто использовали то, что осталось от витража.
— Красивый у вас дом! — восхищенно проговорила Соня.
Роллан одобрительно посмотрел на нее.
— Я построил этот дом для моей ныне покойной жены, матери Люси. Я делал витраж в соборе Святой Женевьевы, и настоятель разрешил мне взять оставшиеся кусочки стекла. Падре знал, что я беден… Прошу вас, проходите в дом.
Внутри дом тоже не походил на дома крестьян. Мебель была добротной, но изготовитель ее обладал немалым воображением — сделал причудливо изогнутые ножки, спинки высоких стульев украшала инкрустация.
— Моя жена была удивительно хороша. Странно даже, что ее дети не унаследовали материнской красоты, как можно было бы ожидать, — сказал Жильбер в ответ на ее невысказанные мысли.
Теперь уже Соня не без основания могла предположить, что хозяин родом отнюдь не из этих мест. И, перефразируя Юлия Цезаря, можно было бы сказать: пришел, увидел, остался. Навсегда.
Наверняка господин Роллан мог бы рассказать любопытствующему слушателю интересную историю,
