— Это акушерка, сеньора, — представила Анунциата.
Люсьен Мари остановилась, как вкопанная. Что это значит? Она хорошо видела взгляд, с профессиональной цепкостью остановившийся на ее фигуре.
Не замечая этого молчаливого интермеццо, старая служанка продолжала:
— Ей бы хотелось ненадолго занять ванную для одной своей пациентки — для нашей соседки Долорес, вы ее знаете, такая маленькая, черная, у нее еще детей много. Но я конечно сказала, что ничего не выйдет…
Обе выжидательно посмотрели па Люсьен Мари. И она не разочаровала их в их ожиданиях. Попросила распоряжаться ванной комнатой как у себя дома, а они заявили, что не могут принять такую любезность… Наконец акушерка сказала то, чего все ожидали:
— Через часок тогда, хорошо?
Вслед за тем она начала заполнять водой самые большие котлы и ставить их па огонь.
Люсьен Мари охватило тайное волнение: она сможет увидеть эту женщину, опытную, уже испытавшую все на себе, узнает немного о том, что предстоит ей самой. Ее только смутило странное желание вымыться в ванной в чужом доме. Придя в кухню, она спросила:
— Что, у нее уже скоро?
— Хорошо бы, если бы так! — сказала акушерка, возведя глаза в небо. — Она уже переходила, и, что еще хуже, ребенок-то уж определенно мертвый. Надо вызвать роды, чтобы мать не получила отравления трупным ядом.
Люсьен Мари побледнела, как полотно, и оперлась на стол. Война, чума, болезни — никакое несчастье, как ей теперь казалось, не могло сравниться с тем, что умрет нерожденный ребенок или новорожденный.
— Как она это переживет? — тихо спросила она, покачав головой.
Анжела Тереса, сидя в своем кресле, услышала последние слова и взяла ее руку. Но акушерка произнесла рассудительно:
— Да простит меня святая дева, но Долорес повезло. Детей у них и так много, а Луис зарабатывает, ох, как мало.
— А правда, что он был пьяный и ударил ее ногой в живот? — спросила Анунциата, ловившая слухи отовсюду, неизвестно из каких источников.
— Долорес говорит, что неправда, — сказала акушерка и заторопилась за своей пациенткой из хижины по другую сторону поля.
Анунциата фыркнула.
— И всегда эта Долорес защищает своего Луиса…
Успокоившись немного, Люсьен Мари начала размышлять более трезво:
— А не делаем ли мы ошибки? Может быть, мы действуем слишком кустарно? Наверно, нам бы следовало вызвать врача… Или вообще отправить ее в больницу?
Обе женщины посмотрели на нее непонимающим взглядом. Акушерка опытная, ходила на курсы. Это вам не обычная «comadre», «со-мать», не забежавшая помочь соседка, как это может быть и делается в… других странах. Никто не мог оказать помощь лучше, чем она. И уж никак нельзя вмешивать сюда врача, мужчину, в дело, которое касается исключительно только женщин.
Люсьен Мари больше об этом не заговаривала. Она поднялась к себе и посоветовала Давиду отправиться на дальнюю прогулку, или же держаться в своей комнате: сейчас настал час женщин.
Вскоре вдали появилась акушерка со своей пациенткой, они медленно, как процессия, двигались через поле.
Долорес оказалась маленькой робкой женщиной, до немоты испуганной необходимостью вторгаться в дом к чужим людям. Проходя мимо живой изгороди, она сломала себе ветку, полную свежих зеленых листьев. Непроизвольно она, как амулет, стискивала эти листья своей маленькой смуглой рукой. Беременность проходила у нее исключительно тяжело, кожа пылала коричневыми пятнами, но все равно было видно, что она миловидна, что у нее изящные руки и ноги, и яркие, глубокие глаза.
— Пойдемте наверх, — сказала Люсьен Мари дружелюбно и взяла ее под руку, а все другие опять занялись котлами с водой на кухне. Вода еще не нагрелась как следует.
Люсьен Мари открыла и показала ванную комнату с развешенными банными простынями, но Долорес от них отказалась, по ее словам, у нее было с собой белье.
Она положила на стул тоненькое, плотно свернутое личное полотенце.
Они посмотрели тайком друг на друга, немного смущенно, но мгновенно прониклись обоюдной симпатией. Мария и Елизавета, — подумала Люсьен Мари, вспомнив наивную старинную картину: две средневековые дамы с округлыми животами.
Она открыла дверь в спальню.
— Посидим пока здесь и подождем, — предложила она и показала на кровати место рядом с собой.
Долорес постеснялась сказать что-нибудь в ответ, присела только тихонько на краешек постели со своей зеленой веткой и даже отважилась на слабую улыбку в ответ на слова приветливой иностранки, так смешно говорившей по-каталонски, но, видимо, почти все понимавшей.
Люсьен Мари прониклась горячим сочувствием к несчастью этой женщины. Впереди ту ожидала целая бездна таких страшных страданий — и без надежды, придающей смысл всем мукам… Она глубоко вонзила себе ногти в ладони.
— Мне так жалко…
— О милая, — тихо сказала Долорес, забыв свою робость и похлопав ее утешающе по плечу. — Не волнуйтесь, все будет хорошо. Это ваш первый?
— Мне жалко вас, — пробормотала Люсьен Мари, не уверенная, что не сказала бестактность.
Но Долорес была безыскусной душой, не умевшей воздвигать вокруг себя оборонительные валы. Глаза ее расширились, серьезные и удивленные, все тело обмякло и выглядело еще более усталым, когда она произнесла:
— Все говорят, что я должна радоваться. Но ведь верно, детей, которых носишь, хочешь родить живыми…
В одном порыве они обнялись и заплакали обе жаркими слезами, приносящими женщинам такое утешение и освобождение.
Но уже другая мысль, вслед за первой, пробивалась у нее наружу. Долорес выпрямилась, вытерла слезы с воспаленного, заплаканного лица и сказала:
— И все же это правда, сеньора, — у нас, у бедняков, слишком много детей, мы не можем всех их прокормить. Мне двадцать семь лет, сеньора, а у меня уже пятеро.
Эта изможденная женщина на три года моложе меня! — подумала Люсьен Мари, говоря:
— Тогда вы должны сделать перерыв.
Долорес ответила гордо и смущенно:
— Но Луис молодой и сильный… и страстный…
— И разве вы не можете попросить акушерку вас научить?
— О сеньора! — воскликнула Долорес, не отчужденно, а безнадежно. — Я знаю одну женщину, она спросила — и тогда ей сказали, что, во-первых, это запрещено церковью, а во-вторых, что акушерка этим живет.
Послышались шаги, тяжелое дыхание и звон ведер на лестнице.
— Приходите ко мне сюда, когда все кончится, — пригласила Люсьен Мари.
Они торопливо пожали друг другу руки и вытерли слезы одним и тем же носовым платком.
— Может быть, я могу чем-нибудь помочь? — спросила Люсьен Мари, когда Долорес с трепетом вошла в заполненную паром ванную.
Акушерка покачала головой, но Анунциата взглянула на кофеварку.
— Кофейку после ванны?
— Моя пациентка вас благодарит, — подхватила акушерка. — Крепкий американский кофе особенно хорошо бы помог.
Люсьен Мари довольно долго поджидала со своим кофе, пока они вышли. Обе были сильно
