Добавим к этому, что в общем князья и вожди азанде, однажды подчинившись, в сравнении с другими народами стали лучшими и более верными вассалами, о чем в первую очередь свидетельствуют Макарака, а затем Земио и Саса. Я убежден, что Ндорума, сколь ни свеж его вассалитет, равно как и Бадинде, Япати, Мазинде и многие другие, при правильном управлении станут крепкой опорой правительства.
Мазинде прибыл с честолюбивым намерением достичь видного и прочного положения в земле амади, может быть, даже единовластия. Но непосредственной целью, однако, были принесенные им жалобы, в том числе на новые нападения южных вождей амади на область дружественных ему амангли. Далее, он надеялся с помощью Гауаша вернуть себе несколько дочерей и рабынь, похищенных у него при прежних набегах здешних племен абармбо. Наконец, его самым горячим желанием было получить на станции _.есколько солдат, чтобы подкрепить ими свое стремление к власти.
Но при обсуждении вопроса, можно ли это желание выполнить в соответствии с законом и правом, возник важный вопрос о границах области. Принадлежала ли страна амади округу, управляемому Эмин- беем, или к области Бахр-эль-Га-заль? Этот и в других местах еще не выясненный вопрос вел, однако, к непорядкам, вредным как для туземцев, так и для управлений. Лучшим примером этого являются амади. С одной стороны, Осман-Бедауи расположил там своих людей, которые не только требовали слоновую кость, но и выставляли личные требования и, прямо говоря, занимались грабежом. С другой стороны, от них не отставали в своеволиях и драгоманы Сасы, и теперь эту маленькую область должны были получить кровопийцы третьей категории.
При таких захватах областей неизбежно должны были происходить трения и ссоры между различными органами управления, еще считавшими области эксплуатации безграничными. Гауаш-эфенди, например, запретил Земио впредь высылать экспедиции через Уэле на юг. Но у него, вероятно, тоже не было разрешения распространять сферу своей власти на область амади, во всяком случае до тех пор, покуда управление Бахр-эль-Газаля имело там своих представителей. Вдобавок, среди управителей станций, как и среди более высоких чиновников правительства, существовало известное соперничество в стремлении получить возможно больше слоновой кости и расширить область ее добычи. За первое они награждались начальством и губернатором провинции, а увеличение области эксплуатации увеличивало их могущество и приносило тем самым личные выгоды. Что касается меня, то при других обстоятельствах я бы охотно поддержал и усилил вассальное господство Мазинде, так как это было бы выгодно для правительства. Но с правой точки зрения я не мог согласиться на то, чтобы Гауаш-эфенди действительно выполнил желание Мазинде и дал ему просимых базингов, сделал бы его зависимым от себя и тем разжег бы соперничество среди амади, к существующим бедам прибавив еще одно, не имея, собственно, возможности создать устойчивые и лучшие отношения.
Вождь амади Мбиттима тоже не хотел отстать от Мазинде и позднее тоже пришел на станцию, чтобы со своей стороны отстаивать государственные интересы своей земли перед Гауа-шем. И тут были приняты преждевременные решения, которые потом нельзя было выполнить. Ввиду этого я не умолчал о своем мнении, но не стал больше вмешиваться в дело.
Письмо от Багит-бея, содержавшее определенные известия, сделало, наконец, 22 октября все дальнейшие планы ненужными. Читатель знает Багит-бея в качестве мудира Макарака по моему первому путешествию. Джесси-паша лишил его этого поста, а теперь он был снова поставлен в Макарака Эмин- беем. Багит сообщал, что идет из области Хокуа (сына Уандо) вместе с Абд’Алла Абу-Седом, управителем из Римо, в Макарака с многочисленным отрядом и желает, чтобы к слиянию Кибали с Гаддой было направлено возможно большее количество лодок. Несомненно, что и Мамбанга был уже предупрежден своими шпионами о приближении врага, потому что мы вскоре услышали о его подготовке к бегству.
Известие о прибытии вспомогательных войск меня порадовало, поскольку я теперь, освобождаясь от всякой ответственности, мог снова возобновить свои путешествия, но в то же время меня угнетало то, что Мамбангу, после того как он не посчитался со всеми моими советами, теперь будут преследовать, и в конце концов он, может быть, погибнет. Естественно, что я охотно согнул бы упрямство ослепленного властелина мирным путем и предоставил бы Гауаш-эфенди удовлетворение получить винтовки обратно еще до прибытия Багит-бея. Теперь, когда Мамбанга находился в самом худшем положении, я хотел сделать последнюю попытку и, в согласии с Гауаш-эфенди, послал к нему гонцов. Они передали Мамбанге подарок от меня, указали на грозящую опасность и должны были настойчиво призвать прибыть на станцию и сдать винтовки. Я хотел даже — так я передавал — выйти на следующий день навстречу, но только он не должен больше медлить, потому что опасность очень близка. Но если он придет и сдаст винтовки, то Гауаш немедленно даст ему десять солдат и трубача, чтобы удержать двигающиеся с востока войска от всяких актов враждебности.
Следующие двадцать четыре часа прошли у нас в напряженном ожидании, потому что судьба Мамбанги зависела от его ответа. Ответ пришел 23 октября, но вместе с ним исчезла всякая надежда на мирный исход. Его ответ состоял из сплошных противоречий; единственное, что совершенно ясно звучало в нем, — это старая песня о недоверии и мания величия. Гауаш, так он отвечал, наверняка не готовит ему ничего хорошего, иначе он, вероятно, чаще присылал бы к нему гонцов. Но я, если в самом деле желаю ему добра, должен прийти к нему и у него остаться. Мое приглашение прийти, как тогда, близко к станции кажется ему ловушкой. Он сам бесстрашен, но окружающие боятся за его жизнь. Мне лично гонец еще добавил, что Мамбанга сам хочет войны и сказал, что будет еще целые годы воевать с турками, так как имеет еще много храбрецов и еще не призвал на помощь многих своих союзников.
Я жалел о его тщеславном ослеплении, но не мог и как следует рассердиться, ибо он лишь защищал свое наследственное право, свое имущество и имущество своих людей и домашний очаг. Правда, недоверие ко мне лично было оскорбительно и задело меня.
При получении ответа присутствовало большое число абармбо и вождь Сурунга со своими людьми, в прошлом союзник Мамбанги. Сурунга как раз в это утро впервые пришел на станцию, и некоторые другие вожди последовали позже его совету. Они заявляли о своей готовности к миру и обещали при приходе солдат не покидать своих жилищ. Упрямый Бобели и другие, наоборот, и теперь еще оставались на стороне Мамбанги. Я поэтому громко и взволнованно приказал гонцу перевести понятно для всех мой ответ. Это была моя последняя попытка спасти Мамбангу от верной гибели, но теперь моя роль в качестве его защитника окончена, и он отныне сам будет защищать свое дело. Часто, но, к сожалению, напрасно я протягивал ему руку помощи. Но мне не придет в голову снова прийти бесцельно к нему в ответ на его приказ. Он теперь потеряет свою землю и родину, и его будут преследовать, как дичь в пустыне. И в самом деле это было моей последней вестью Мамбанге, потому что тяжкие удары, о которых я предупредил его, должны были уже очень скоро настичь его.
В это время Буру, подкрепленный несколькими винтовками, предпринял вылазку на запад и вернулся с тридцатью женщинами абармбо в качестве заложниц. После этого их родственники, как это часто бывает, пришли к нам, чтобы дать выкуп, а это всегда наилучшая возможность сделать людей покорными. Таким образом и они стали данниками.
Гауаш приказал соорудить для экспедиции из Макарака много хижин, и у подошвы восточного склона холма очень скоро возникла большая деревня.
Двадцать шестого октября к нам донеслись с юго-востока, где находился Мамбанга, глухие звуки нугары. Сразу же пошли всякие догадки, и перешептывались даже о нападении Мамбанги на станцию. Солдатам была вменена в обязанность усиленная бдительность, посты были усилены, а людям Буру пришлось патрулировать ночью снаружи. Но враг держался далеко, волнение улеглось, и за заботами вскоре последовало веселье. Люди Буру дошли до того, что устроили перед станцией танцы. При этом появились четыре фантастически разукрашенных предсказателя будущего, которые плясали как сумасшедшие и в промежутках предсказывали будущее некоторым из присутствующих, совсем так, как я это видел у Ндорумы и тогда подробно описал. При всех таких празднествах, как у мангбатту, так и у абармбо, главную роль играет шут. Первоначальная его должность — защита повелителя от мух, он — придворный карлик, или «веселый советник», но на народных празднествах он забавляет всю публику.
И действительно, было крайне забавно видеть, как он, например, преследовал воображаемую муху, сначала пытаясь ее поймать осторожно, затем гневно сбивал и, наконец, с гордой физиономией победителя либо радостно-взволнованно приступал к ее умерщвлению. Кто не вспомнит при этом такие же геройские подвиги клоунов в нашем цирке? Но в тех краях такие «мухоловы» гораздо больше уважаются,
