королевских приближенных. Опять пришли посланные и, запыхавшись, принесли разрешение и приказ Кабреги какому-то матонголе немедленно приступить к постройке зерибы.
Однако прошел весь январь, прежде чем она была построена. Несмотря на то, что я и Вита постоянно следили за ходом работ и кое-что было сделано нашими слугами, сами ваниоро выходили на работу очень неаккуратно и часто по целым дням отсутствовали. Правда, я настоял на постройке многих хижин, тем более что последние сведения о положении в стране и о Буганде не предвещали скорого продолжения нашего путешествия.
Напрасно ждали мы аудиенции у Кабреги. Причину мы узнали позднее, когда лучше познакомились с нравами и обычаями страны. Дело в том, что с момента появления новой четверти луны Кабрега, окруженный колдунами и магами, в течение трех дней совершал в своем доме мистические церемонии и обряды, унаследованные от предков. К тому же за несколько дней до нашего прибытия умерла Ньебоссита, мать Камрази и бабушка Кабреги. Это затянуло приглашение нас на аудиенцию до 13 января. В промежутке нас почтил визитом высокий сановник Катагоро. Он был премьер-министром еще при Камрази, т. е. в то время, когда первые европейцы, Дж. Г. Спик {84} и Дж. А. Грант {85}, пришли в эти области из Занзибара. Катагоро много рассказывал о них, но все время сбивался на рассказы о Кабреге, его мощи и авторитете. Такие хвалебные оды своему владыке пели все ваниоро, батонголе и придворные, посещавшие меня.
Неприступность короля была так велика, что распространялась даже на его скот. Кабрега оберегал тысячи голов своего скота с деспотичной алчной страстью. Они были ему так дороги, что лишь редко отдавал он животных из стада. Он старался защитить их от «дурного глаза» своих подданных. Пастухи, бывшие в большом почете, выгоняя скот на пастбище, еще издали окликали прохожих с тем, чтоб они отвернулись или сошли с дороги. Лишь как особую милость можно было получить чашку молока королевских коров. Эта драгоценная жидкость служила только для откармливания (в полном смысле этого слова) королевских жен. Некоторые из этих дам из-за тучности не могли ходить, и, когда вскоре между Бугандой и Буниоро вспыхнула война, их пришлось своевременно унести. Наконец, тринадцатого января пришли Мсиггэ и старый министр Катагоро и сообщили, что король назначил нам аудиенцию.
Путь к королевской резиденции шел через многие длинные холмы, мимо жилищ и усадеб ваниоро и королевских сановников к большой, открытой, очищенной площадке. Слева от дороги, в низменности, протекала незначительная речка Казарадинду, замечательная лишь тем, что, впадая в Кирбаньо, она также делается притоком реки Кафу. По другую сторону этой речушки, в пятнадцати минутах от жилища Кабреги, находилась позднее наша зериба, поселения же занзибарских торговцев и их рынок находились на расстоянии пятнадцати минут ходьбы от дворца. Мы хотели связаться с ними, но нам запретили, и в дальнейшем король упорно не давал разрешения на это.
На свободной площадке находилось большое помещение для приемов повелителя, перед которым мы увидели построенные полукругом, вооруженные ружьями дружины с барабанщиками. Через широкие двери в сопровождении Мсиггэ вошли мы в приемный зал. Большого объема, он был построен по образцу хижин вагунго-ваниоро, с которыми схожи и жилища ваганда. Кабрега сидел на высоком стуле, по туземному обычаю облаченный в тонко выработанную ткань из коры, концы которой были связаны на левом плече. Это был человек средних лет, статного телосложения; на нем не было никаких украшений, волосы, по обычаю этого народа, были коротко острижены; его веселый взгляд не выдавал тирана, каким он в действительности был. Перед ним, в качестве ковра, лежал кусок пестрой ткани и на нем шкура леопарда.
Вожди ваниоро
По сторонам Кабреги, на полу, посыпанном тонкой, сухой травой, сидели придворные, посредине проход был свободен. Пройдя мимо придворных, мы приветствовали короля, получив ответное приветствие, и уселись направо от него между многочисленными балками, поддерживавшими крышу, на принесенных с собой складных стульях.
Первый вопрос Кабрега задал о нашем здоровье, после чего Вита Гассан, в качестве представителя Эмин-бея, прочитал его рекомендательное письмо. На это последовал хвастливый ответ благородного владыки, желавшего дать нам верное представление о своем величии и мощи; между прочим, он задавал вопросы и о наших странах. Я дал ему понять, что и у нас есть большие страны и султаны, и насчитал ему несколько дюжин последних. На этом первом приеме ему были переданы лишь подарки Эмин-бея, из числа которых пара живых индюков вызвала особое удовольствие и смех повелителя. Между тем в зал вошли и уселись еще придворные. Появилось и несколько занзибарских торговцев, один из которых был с длинной бородой, что у судано-арабов встречается очень редко; тут только я разрешил загадку, в свое время возникшую, когда люди Камиссоа рассказали мне о «человеке с длинной бородой». Светлокожие арабы- маскат входили с громким приветствием: «Салям султан!»
Шут короля, человек в фантастически пестром костюме, по-видимому, пользовался некоторой свободой, так как иногда кричал нам «good morning» («доброе утро»), потешая своими затеями толпу, стоявшую снаружи.
После часовой аудиенции мы были милостиво отпущены и, сопровождаемые воинами, под звуки барабана, возвратились домой. Вечером Кабрега опять прислал к нам Катагоро и Бабедунго, чтобы выразить его удовлетворение аудиенцией, а с ними пришел и Мсиггэ с излюбленным национальным напитком, львиную долю которого он во время разговора выпил сам.
На следующий после приема день от оспы, свирепствующей также и здесь, умер сын короля. Это задержало второе приглашение на много дней. Кроме того, разрешения на нашу встречу с арабскими торговцами еще не было дано, хотя Кабрега назвал их нашими братьями и, собственно, никаких возражений против встречи не высказал. Во всяком случае заметно было желание держать нас подальше от них, и на втором приеме у короля 17 января арабов не было, хотя они обещали прибыть. Кабрега на этот раз появился в желтом арабском кафтане, а на коленях и ногах его лежал довольно большой кусок индийского шелка.
Наши подарки состояли из железного складного стола от Виты и большого, как палатка, солнечного зонта — от меня. Наступил момент, когда я мог высказать просьбу, составлявшую цель моего приезда, — посылку писем в Буганду. Кабрега долго разглагольствовал о прежних временах, о Бэкере и Спике, об отношениях с умершим Мтезой, юный наследник которого, Мванга, настроен к нему враждебно и хочет войны с ним и т. д. Но определенного обещания он не давал, так что я коротко и решительно потребовал разрешения на поездку в Буганду. Тогда, наконец, он соблаговолил пообещать отправить в Буганду мои письма. Отправку он поручил Бабе-дунго, который заверил меня, что гонцы вернутся обратно через пятнадцать дней.
Кабрега прислал нам в первый и единственный раз двух коров, кроме того, много продуктов и даже тюк кофе и табака. Но мы еще жили скученно в крохотных хижинах на пустыре и сильно страдали от клещей, безжалостно впивавшихся в кожу.
Станция Кибиро на озере Лльберт-Нианца
Между тем напряженное положение на северной границе, вблизи прежней египетской станции Мрули, привело к открытой войне между Буниоро и Бугандой. С криками и шумом уходили туда войска из ближайшей области Кабреги. Самого повелителя мы во второй половине января не видели. Он, правда, однажды пригласил нас к себе, но в последний момент отказал в приеме. С занзибарскими торговцами мы также не встретились.
Тридцать первого января Кабрега, наконец, позвал нас опять. Эта честь стоила Вита большой шкатулки, а мне — моего парадного костюма — почти нового, тонкого, белого пикейного сюртука с перламутровыми пуговицами, который, ввиду моего исхудания, стал мне теперь слишком широк. Брюки от этого костюма я пока припрятал, но в конце концов и они попали в кладовую Кабреги.
