сразу услышал. Виртис, правда, тоже хорош… гусь. Ладно рыжая, она сама на эту кавалькаду уставилась, рот разинув, но он-то мог бы предупредить! Я бы хоть какой-то пристойный вид принял. Атак…
Поднял я голову – и сразу взглядом с Ней столкнулся.
Лет Ей и в самом деле не больше, чем Каре. Только лицо… другое. В смысле, более… суровое, что ли… не знаю. Волосы темные, по плечам рассыпались, за конем красный плащ струится, словно знамя. Рубашка на Ней тоже красная была, и в обруче на лбу камни крупные того же цвета – рубины, не иначе.
А вот какого цвета глаза – тогда не запомнил. Хотя, казалось, только в них и смотрел. Я на Нее, а Она на меня – грязного, измаранного, а остальных словно и нет, одни мы в этом мире остались, и не движется ничто, только Она мимо меня медленно-медленно и беззвучно совершенно на коне проплывает.
Еще я меч запомнил. Меч у коня на боку без ножен висел. Здоровенный такой двуручник, на солнце полыхал так, словно из чистого серебра сделан. Обычно-то на него, наверно, и смотреть больно, только сейчас я смотрел ох как не обычно.
Не знаю, сколько это… наваждение длилось. Ну сколько, спрашивается, надо коню, чтобы два десятка метров проскакать? Секунды… а мне казалось, я там битый час стоял и на Нее смотрел.
Только когда Она отвернулась – резко, я моргнул, и снова все на свои места стало, как обычно.
– Теперь, – торжественно так Виртис изрек, – ты удостоился лицезреть Ее Высочество.
Да уж, думаю, удостоился… улицезреть. Ох, неспроста все эти штучки-дрючки.
Вытер пот со лба – точнее, масло по нему еще больше размазал и чисто машинально капот захлопнул, а мотор возьми и заведись.
Я аж подскочил. Открыл капот обратно, заглянул – точно, работает. Тут уж я вообще что-либо понимать перестал. Как во сне – дошел до дверцы, открыл – рыжая уже успела обратно в кузов перебраться, догадливая, – сел и к Каре повернулся.
– Ну, – спрашиваю, – и что?
Ничего мне эта кошка рыжая не сказала, только посмотрела… обещающим таким взглядом. Много чего разного обещающим.
Глава 17
Проснулся, еще глаз не открыл, слышу – что такое? Где-то рядом, под самым окном, гармонь играет.
Вскочил с кровати, высунулся в окно – точно. Посреди двора королевского замка, в стожке сена – и кто его только тут насыпал, – сидит рязанская рожа в нашей гимнастерке и выводит:
Я быстро оделся, сапоги натянул, махнул прямо через подоконник и иду. А этот – хоть бы хны, даже бровью не повел. Словно тут каждый день полковники табунами ходят, а уж простые сержанты и вовсе ротами маршируют. Сидит себе и наяривает:
Я рядом стал, дослушал до конца.
– Эх ты, – говорю, – Рязань. Что ж ты вытворяешь? Такой аккордеон замечательный, не какая-нибудь там фабричная работа, а настоящий мастер делал, да еще небось и на заказ. Этому трофею цены нет, а ты на нем, как на трехрядке, наяриваешь, на одних басах. За такую игру на кухню вне очереди отправляют.
Рязань голову поднял – глаза до чего голубые – и усмехается.
– Ты, что ли, лучше сыграешь?
– Да уж получше тебя, – говорю.
– А ну, попробуй, – и аккордеон мне протягивает. Ну, я рядом с ним сел, ремни надел, по клавишам прошелся – загляденье. Такой глубокий и чистый звук – давно не слыхал.
– Чего играть-то? – спрашиваю.
– А чего хочешь.
– Ладно, – говорю, – получи. И начал.
Рязань до конца дослушал и говорит:
– Хорошо играешь. Но тоже не Шаляпин.
– От Лемешева и слышу, – отвечаю. – А ну, сам покажи.
Рязань аккордеон обратно забрал и как врежет:
– Ну, вот, – говорю, – опять ты его на одних басах терзаешь. А ну, отдай вещь.
У меня-то слух натренированный – в темноте кромешной шаги часовых ушами ловить. Ну а если артиллерия концерт начнет, могу не хуже любого дирижера – эта немецкая стапяти-… это наши дивизионные; гулко, с оттяжкой – «тигр» из своей дуры долбанул. Тот еще оркестр.
Исполнили мы с ним на пару «Темную ночь», потом из «Трактористов» – «Броня крепка и танки наши быстры», потом «Синий платочек» – это совсем хорошо было, ну и, само собой, «Катюшу». Народ местный вокруг нас собрался. Ну, картина и в самом деле на раз – в черт-знает-каком-мире, посреди двора королевского замка, развалились двое славян и наяривают себе.
Сыграли так еще с десяток песен, и тут Рязань говорит:
– Это я все и без тебя знаю. А новое чего-нибудь?
– Новое? – спрашиваю. – А ты новую «Лили Марлен» слыхал? Образца 44-го?
– Нет.
– Ну, вот и лови, и давай на этом концерт заканчивать.
И сыграл.
– Ну, – Рязань говорит, – шикарно играешь. Хоть в королевские менестрели записывай.
– Ладно, – говорю, – поиграли, и будет. Ты лучше расскажи, кто ты есть и чего здесь валяешься?
– А чего рассказывать, – говорит. – Ты сержант?
– Старший.
– А я просто. Ты пехота?
– Бери выше, – говорю, – дивизионная разведка.
– Ну а я артиллерия. ИПТАП, слыхал про такое?
– Как же, – говорю, – сорокапяточки. Смерть врагу, конец расчету. Наслышаны, знаем.
– У нас уже новые были, – говорит, – 57-ми. Вот с одной такой я сюда и угодил.
