оно, как было пятьдесят лет назад, таким и будет через пятьдесят лет.
Гучкин смотрит на часы.
— Дорогие гости, — обращается он к Ольге, — не надоели ли вам хозяева?
Ольга недоуменно смотрит на него.
— Я имею в виду, Ольга Ивановна, нам не пора до дому?
Ольга, вздохнув, поднимается с места.
— Приходите еще, — приглашает Волков, — всегда рады вас принять.
— С удовольствием! — отвечает Гучкин. — Куда только!
— Тьфу, черт! Забыл. Вы же завтра улетаете, а мы — следом за вами и неизвестно куда. Но ничего, на войне дороги тесные.
— Я провожу вас, — говорю я Ольге.
— Разумеется, и я с тобой, — встает Сергей.
— Зачем это?
— Чтобы назад одному не идти, опасно.
— Правильно, Николаев, — говорит комиссар. — И не задерживайтесь, с рассветом вылетаем на задание.
Мы идем по ночной дороге. Ольга молчит, думает о чем-то своем, а Гучкин вспоминает прошедший вечер:
— Хорошие песни у тебя, старшой. Прямо за самый мочевой пузырь берут.
— Одно слово — хирург! — смеется Сергей. — Нормальных людей за душу берет, а его за то, что и повторить-то неудобно.
— Вот попадешь ко мне на стол, я тебя за него чуть-чуть трону, тогда поймешь, о чем я.
— Тьфу! Тьфу! Тьфу!
— Не отплевывайся! От этого на войне никто не застрахован. А вот тебе, старшой, не кажется, что ты сам себе противоречишь? Сам пел: “И любовь не для нас, верно ведь. Что важнее сейчас? Ненависть!” А сам смотри, как моего хирурга обхватил. Того и гляди, спрячет в карман и убежит!
— Завидовать дурно, — назидательно отвечаю я.
— Да не завидую я, а радуюсь, на вас глядя. Это же такая редкость сейчас — быть вместе. У меня жена с сыном в Сенгилее, под Ульяновском. Когда их теперь увижу?.. Но вот смотрю на вас, и душа отогревается, значит, и мне повезет когда-нибудь.
На окраине села Оля задерживает меня. Гучкин увлекает Сергея вперед.
— Пусть посидят, поворкуют. А мы с тобой, старшой, дойдем до хаты, покурим и по пятьдесят граммчиков примем, вдогонку.
— Идет! — соглашается Сергей. — А вы не задерживайтесь.
Оля провожает их глазами и прижимается ко мне. Ее губы находят мое ухо и, обдавая жаром, шепчут:
— Андрюша, кто знает, когда мы еще встретимся…
Сергей с Гучкиным сидят на крыльце хаты в обнимку и поют в два горла:
— Колос в цвет янтаря, успеем ли? Нет, выходит, мы зря сеяли…
Рядом, на бумаге, две кружки, фляжка, хлеб и ломтики сала.
— Пришли? Быстро же вы попрощались, мы с Серегой не успели фляжку, прикончить.
— Ну и слава богу. А то до вылета чуть больше пяти часов осталось, — говорю я.
— Тогда присоединяйся. Рванем на посошок. — Гучкин наливает в кружку спирт. — Хорошие вы мужики. Дай вам бег никогда нам в лапы не попадаться.
— Спасибо, — благодарю я и залпом выпиваю спирт.
Сергей протягивает мне ломтик сала:
— Зажуй.
Они с Гучкиным выпивают еще, мы, все четверо, расцеловываемся и расстаемся.
Серега напевает вполголоса:
— Я — “Як”, истребитель, мотор мой звенит…
— Смотри, завтра в голове зазвенит. Увлекся ты сегодня.
— Будь спокоен, ведущий. Когда-когда, а завтра-то ты “Мииирр вашему дому” от меня не услышишь.
— Надеюсь.
Глава 13
What bloody man is that?
Кто этот окровавленный солдат?
С рассвета до обеда дважды вылетаем на прикрытие штурмовиков, которые утюжат боевые порядки немцев, пытающихся перерубить пробитый за ночь коридор. По этому коридору выходят остатки 39-й дивизии.
Возвращаясь второй раз, вижу, что на аэродроме стоят два темно- зеленых “Ли-2”, а на краю поля — несколько грузовиков. Это для госпиталя. Мы быстро обедаем и едем в Большие Журавли.
Там нас уже ждут. Разобраны операционные столы, светильники и прочая медицинская техника. Ребята начинают грузить все это добро в машины, а я подхожу к Гучкину.
— Ольга где?
— Там, в хате, — машет он рукой, — собирается.
Ольгу я застаю стоящей посреди комнаты с двумя вещмешками: своим и Гучкина.
— Вот, — объясняет она, — чемодан свой под инструментарий отдала, а свое добро оставлять приходится. В вещмешок не входит. Беру только самое необходимое.
Я вижу, что возле койки стоят ее красные туфельки, а на подушке лежит белый газовый шарфик. И туфельки, и шарфик были на ней в тот день, когда мы с ней познакомились.
— Это тоже оставляешь?
— А зачем мне это сейчас? Я же не на войну ехала. Думала, еще на танцы схожу, а теперь… — она машет рукой.
— Сходим еще, — твердо говорю я. — А оставлять их не годится. Они же совсем новые. Дня через два их какой-нибудь Ганс своей фрау как трофей отправит. Я захвачу. Они много не весят, за бронеспинкой в “Яке” уместятся. Встретимся еще раз, отдам, и пойдем с тобой на танцы.
Ольга смеется, а на улице уже сигналят машины. Я сую туфельки и шарфик под комбез, беру вещмешки, и мы выбегаем на улицу.
Несколько рук подхватывают Ольгу и помогают ей забраться в кузов. Закидываю мешки и пристраиваюсь рядом.
