— Удивлен, поди, что не тайно под рубахой у государя, не в Святом Писании спрятано, по примеру вашей братии, ни еще каким способом?
Не зная, что ответить, Пимен вжался в борт саней.
— Так знай, и пусть остальные знают — мне таиться нечего. Это крамола повсюду прячется, дела гнусные исподтишка творят предатели, искусители и злочестивцы. А царь — он открыт, он как перст Божий.
Возница взмахнул вожжами.
— В Софию, — приказал царь. — Праздник сегодня.
Иван вновь набросил на голову потрепанную накидку и всю дорогу угрюмо молчал, лишь озирался по сторонам, недобро оглядывая улицы.
Кобылка резво бежала, тащила за собой неказистые мужичьи сани.
По всему пути темным-темно от склонившихся спин. Заходятся звоном колокола.
Наконец впереди показался Софийский собор. Беленые крепкие стены, обмазанные цемянкой барабаны, а на них — купола, словно огромные шеломы. Четыре серых, свинцовых, и между ними золоченый пятый, самый высокий. Чуть поодаль еще один купол, на лестничной башне, что возле входа.
Басманов, надув губы, дурашливо крикнул:
— Тпру-у-у, приехали!
Сани остановились.
Не глядя на архиепископа, Иван поднялся и задумчиво посмотрел на купола. Мрачное, потемневшее лицо его на миг прояснилось. Иван перекрестился, шагнул с саней на утоптанный снег. Перекрестился еще раз и неспешно зашагал к распахнутым дверям, словно не замечая ни суетившегося рядом Пимена, ни устремленных на него сотен пар глаз.
За царем по-хозяйски следовала свита. К спрыгнувшему с возничьего места Федору подошел отец Алексей Данилович. Пытаясь оттеснить шедшего след в след за государем Малюту, Басмановы ухмылялись и грозно посматривали по сторонам. Малюта, неловкий после ранения, упрямо ковылял, пытаясь не отстать. Грязной и Бельский хотели было подхватить его под локти, подсобить, но Скуратов так зыркнул на них, что те мигом отвязались.
В собор набилось все духовенство из высших. Встревоженными тенями заполнили храм, но с надеждой на лицах — государь сменил гнев на милость, прибыл на литургию!
Робко колыхались огоньки свечей, согревали стылый воздух. Золотое тепло лилось от окладов старых икон. Сильно пахло воском и ладаном. Воздух густел — наполнялся вздохами, шепотом, молитвами, шорохом одежд, упованием на чудо и милость.
Пимен возвестил о начале службы. Его голос, поначалу слабый и дребезжащий, твердел с каждым произнесенным нараспев словом, обретал силу, возносясь под расписной купол собора.
— Благословенно царство… ныне и присно… и во веки веков! Миром Господу помолимся о спасении душ наших… Избавиться нам от всякия скорби, гнева и нужды… Господу помолимся…
Хор подхватывал волной:
— Господи поми-и-и-лу-у-у-уй!
Капал воск со свечей, застывал наплывами. Темным взглядом взирал из-под купола Спас Вседержитель. Кровавым пятном застыла в главном иконостасе София, Премудрость Божия.
Иван с отрешенным лицом отстоял службу и быстрым шагом направился к выходу.
Архиепископ засеменил вслед за государем, нервно сцепив руки.
Малюта преградил ему путь.
— Чего тебе? — буркнул нарочито грубо, с плохо скрываемым удовольствием.
Проглотив обиду, Пимен сделал просительное лицо:
— Надеемся на милость государя и слуг его, всем сердцем молим пожаловать к нам на обед! По случаю торжества и праздника…
Архиепископ принялся часто креститься. Стоявшее за ним духовенство зашелестело, осеняя себя крестными знамениями:
— Просим… просим!
Малюта, по-бычьи склонив голову, следил за ними насмешливо.
— Куда? — рявкнул он, наслаждаясь тем, как вздрогнул новгородский владыка.
— В доме моем, в столовой палате. В честь праздника Богоявления и прибытия государя покорнейше просим…
— Жди здесь! — приказал Скуратов, развернулся и зашагал к царю.
Иван уже разместился в санях, ссутулился под накидкой.
Малюта вперевалку подошел, отодвинул плечом стоявшего рядом старшего Басманова и зашептал на ухо государю, искоса поглядывая на замершего возле соборного крыльца архиепископа.
Пимен с облегчением увидел, что царь, выслушав, кивнул и поманил его ладонью.
Радостно охая и суетливо крестясь, архиепископ поспешил через соборную площадь к царским саням. Подбежав, склонился перед государем.
— Изволь, Иван Васильевич, проводить тебя в свою скромную обитель. Вот ведь она…
Не распрямляясь, Пимен повел рукой в сторону Владычного двора.
Царь изумленно глянул на роскошный дворец наискось от собора.
— Хороша скромность! Ну а коли меня ноги не несут к дому твоему, где крамола гнездо свила? — покачал головой Иван, для пущего впечатления придав лицу самый скорбный вид. — Влезай уж, поедем. Лошадям ведь, тварям неразумным, все одно куда бежать… Да хоть к ливонцам, хоть к владыке новгородскому.
Басманов подобрал вожжи, ожидая приказа.
— Ты уж не взыщи, — с усмешкой сказал Иван, едва Пимен разместился рядом. — У нас по-простому все, по-русски. Сани мужицкие, кобылка захудалая… Куда уж нам до польского короля!
— Государь мой… — залепетал архиепископ, бледнея пуще прежнего. — Ни в помыслах, ни делами… Наговоры это, не иначе как Колычева Филиппа ложь, из мести за верное служение тебе… А кобылка, ну что же, кобылка и есть… Божья тварь!
Иван, будто не слыша, рявкнул Басманову:
— Что заснул?!
Федор привстал на козлах. Свистнул, щелкнул кнутом:
— Но, пошла!
Лошаденка мотнула головой и потянула сани прочь от собора прямиком к архиепископскому дворцу.
— Значит, хороша савраска, думаешь? — прищурясь, спросил Пимена царь.
— Отменна! — с готовностью подтвердил архиепископ.
Иван хмыкнул:
— Все-то у вас, новгородцев, хорошее. Все вам любо! Один московский князь вам плох…
Проехали сотню саженей, остановились возле высокого крыльца с резными перилами.
Не обращая внимания на Пимена, царь вылез из саней — подскочивший Федька Басманов поддержал его за локоть. Иван оперся на посох и огляделся.
Через площадь бежали к ним, придерживая шапки и сабли, опричные воины.
— Хорошо живешь, новгородский владыка! — с напускным весельем, сквозь которое проглядывала злоба, сказал царь. — Да видать, возжелал еще лучше пожить…
Брови Ивана сдвинулись к переносице, и с лица вмиг слетела деланая веселость, потухла, как искра на ветру.
Стуча посохом по ступеням, государь взошел на крыльцо. За ним теснили друг друга все те же: запыхавшиеся Басмановы и Малюта, следом Бельский, Грязной, за их спинами рослый Тимофей Багаев, надменные ливонцы Иоганн Таубе и Элерт Крузе и прочие избранные опричники.
На покрытых дорогими скатертями столах стояли серебряные подсвечники с сальными свечами.
Закуски уже расставлены — икра, соления, заливное.
