ему все ребра повыдергивал по одному.
— Слышал же, что господин оберлейтенант велел, — возразил третий. — Доставить живым и невредимым. Погоди, вот допросят его и делай потом с ним что хочешь.
— У, кацап! — носок сапога вновь вонзился Гумилеву под ребра. — Живи пока, твое счастье!
— Хватит, — скомандовал третий. — Тащите его в машину, хлопцы.
Гумилеву скрутили руки ремнем и, подхватив под мышки, поволокли к машине. Лев пытался обернуться на дом, но ему тут же сунули кулаком между лопаток. На дороге стоял грузовичок, крытый брезентом, и светил фарами куда-то в ночь. Около грузовика топтался небольшого роста мужичонка с охотничьим ружьем в руках.
— Ну, шо? — спросил он подошедших. — Зацапали гадов?
Голос его показался Льву странно знакомым.
— Одного взяли, — ответили мужичонке. — Второй утек к речке. Ну да Потап его оттуда вытащит.
Лев едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от радости. Значит, Теркину удалось уйти! Не все еще пропало!
— А шо с кузнецом? — продолжал допытываться мужичонка. — Он мне на прошлой неделе рессору новую обещал…
— Хватит болтать, — сказал тот, что не велел калечить Гумилева. — Поехали скорее.
Льва, как куль, бросили в кузов. Двое залезли вместе с ним, третий сел в кабину.
Грузовик трясло на дороге, Льва возило лицом по грязному полу. Один из конвоиров поставил ему на спину ноги и время от времени сладострастно впечатывал сапог в позвоночник пленнику.
«Все, как у нас в лагере, — думал Гумилев. — Там — паханы и бугры, здесь полицаи. Там — администрация и вертухаи, здесь немцы. Различия чисто внешние, суть одна — крайняя жестокость и звериная ненависть ко всему, что вне их системы ценностей… Должна быть какая-то внутренняя связь, объединяющая палачей и их подручных, если подумать как следует, я ее нащупаю, но времени у меня на это уже, кажется, не осталось…»
Привычка, приобретенная еще в питерских Крестах — размышлять над какой-нибудь проблемой, когда тебе больно, плохо и страшно — помогла и на этот раз. Заплеванный пол и воняющие сапоги не то чтобы исчезли, но отодвинулись куда-то в темноту. Сейчас перед Гумилевым была проблема, и проблему эту следовало решить, не отвлекаясь на досадные помехи.
«Надо определить основные характеристики, — думал он. — Жестокость как условие выживания в замкнутой группе, это первое. Обязательная иерархическая структура — вожак, его приближенные, основная масса, шестерки. Это второе. Внешние рамки как раз необязательны — вот же здесь, рядом со мной, сидят как полицаи, так и простые крестьяне, помогающие немцам за какую-то мелкую выгоду. Значит, объединение достаточно аморфное, нестойкое… Как бы его назвать? Консорция! Латинское слово consortium означает „соучастие“! Есть у него, правда, и другое, возвышенное значение — содружество. Но соучастие подходит вернее. Что такое артели, секты, банды и прочие объединения, построенные на круговой поруке, как не консорции? И что такое преступная общность уголовников или предателей, поступивших на службу к врагу, как не отвратительное соучастие?»
Машину тряхнуло на повороте, она сбавила ход и остановилась. Залаяли собаки.
— Вылазь, хвойда! — конвойный изо всех сил пнул его в бок. — Думаешь, тут ждать тебя будут?
Гумилев попытался встать, но со связанными за спиной руками это было не так-то просто. Кончилось все тем, что его просто выбросили из кузова, и он сильно разбил себе колено о камень.
Луч фонаря воткнулся ему в лицо.
— Почему он один? — спросил чей-то лязгающий голос по-немецки. — Агент говорит, что их было двое.
Другой голос, мягкий, словно бы смазанный жирком, перевел эти слова на русский.
— Предупредили их, господин офицер, — оправдываясь, заговорил полицай. Теперь Гумилев мог его рассмотреть — это был полноватый мужик лет тридцати пяти, с лицом, круглым как блин. — Кто-то спугнул. Этот как начал по нам палить, Мыколу сразу насмерть, Яна тяжело ранил… Пока его брали, второй ушел. Но его ловят, господин офицер, там Потап со своими собачками, возьмут они его…
«Черта с два, — подумал Лев злорадно. — В жизни вам Теркина не взять!»
— Довольно, — немец взмахнул рукой. — Это уже вторая проваленная вами операция, Савелий. Ладно, с вами я разберусь позже. А сейчас — в подвал его, живо!
В подвале, оборудованном наподобие спортзала, с Гумилева сорвали рубашку и брюки, и так, голого, прикрутили к шведской стенке. Лысоватый толстяк в цветастой рубахе принес откуда-то настольную лампу и направил в глаза Гумилеву.
— Вы говорите по-немецки? — спросил офицер, подходя вплотную к распятому на шведской стенке Льву. — Да или нет?
«Если вас захватят в плен, — учил их Жером, — вам нужно придерживаться той тактики, которая даст вам максимум преимуществ. Немцы могут попробовать перевербовать вас — в этом случае знание их языка может оказаться большим плюсом. Но не исключено, что вы окажетесь в ситуации, когда знание немецкого лучше скрыть — допустим, когда допрос ведут два офицера, и из их разговора можно почерпнуть какие-то важные сведения. В общем, действуйте по обстановке».
«Перевербовывать меня вроде пока никто не пытается, — подумал Гумилев. — Так что выпендриваться, пожалуй, ни к чему. Буду косить под дурачка».
— Не понимаю я, — пожаловался он, — чего вы от меня хотите-то?
— Говорит, что не знает, — перевел толстяк в цветной рубахе.
— Царицкий, скажите ему, чтобы не вздумал отпираться и лгать. За каждый неправильный ответ он будет получать удар железным ломиком — по ногам и рукам.
Усилием воли Гумилев заставил себя никак не отреагировать на эти слова, хотя внутри у него все сжалось от страха. Только когда толстяк закончил переводить, он позволил себе дернуться. Офицер удовлетворенно кивнул.
— Скажите ему, что это не все. Если я не получу ответа на интересующие меня вопросы, ему придется познакомиться вот с этим.
Тонкий стек офицера похлопал по черному кожуху стоявшей в углу динамо-машины.
— Электроды присоединяются к различным чувствительным частям тела, затем на них подается ток. Обычно люди, к которым применяют эту машину, выдерживают не больше пяти минут.
Толстый Царицкий перевел все в точности. Потом со змеиной улыбкой добавил:
— А электродики-то мы обычно в одно только место и лепим. Пять минут — и готова яичница! Ну, будешь говорить?
— Я себе не враг, — прохрипел Гумилев.
— Тогда начнем, — бесстрастно сказал офицер. — Дано: мы знаем, что в деревню вас привели люди, связанные с партизанами. Вопрос — вы тоже партизаны?
— Нет, — Лев замотал головой. — Я не партизан. Я боец Русской Освободительной армии…
— Савелий, — недовольно проговорил офицер. Круглолицый полицай выступил из тьмы и ударил Гумилева ломиком по пальцам. Ударил несильно, даже не замахиваясь — но боль была такая, что у Льва из глаз брызнули слезы.
— Поясняю — сказал офицер. — Ты должен отвечать только на заданные вопросы. Я пока не спрашивал, кто ты такой. Отвечай коротко и правдиво, ясно?
— Ясно, — выдохнул Лев.
— Второй, который был с тобой — он партизан?
— Нет! — ему показалось, что Савелий опять занес ломик. — Да нет же!
— Спокойно. Как вы оказались среди партизан?
— Мы заблудились. В лесу нас схватили какие-то люди. Мы не знали, что это партизаны.
Офицер поморщился.
— Савелий!
На этот раз удар был сильнее. Перед глазами Льва завертелись черные круги.
— Я хочу слышать правду. Ложь означает немедленное наказание. Klar?
«Сволочь, — подумал Гумилев бессильно. — Проклятая фашистская сволочь!»
