верующие, пересечение их воль нередко вызывает эффекты, которых никто не желал и не ждал. В силу этого обстой ятельства у божества могут образовываться такие образы, которые ему чужды и неудобны, может быть и так, что прежнее божество вовсе теряет контакт с группой лю^ дей и заменяется новым божеством, которое по своему происхождению некогда было лишь образом, отражением того, кого после, набрав силу, изгнало. Взаимодействия в мире богов чрезвычайно сложны и интересны, но для подробного рассказа об этом здесь нет места. Достаточно сказать лишь, что сложный образ Ёрри Аскальвери как бы застыл на переходной стадии от атрибута богани к ее аватаре — некоторая самостоятельность Аскальвери хотя и наметилась в ходе развития ёррианской религии в Кильбрене, но была еще слишком незначительна, чтобы претецдоватъ на полноценную индивидуальность. В хел-лаэнской шутке «боги размножаются почкованием» помимо сарказма содержалась немалая доля истины.*.
Храм Ёрри Путеводителъницы — далеко не главный храм кильбренийской богини, не самый крупный, хотя и один из самых богатых и красивых — уже не одно столетье служил тем местом, где чтящие богиню высокорожденные приводили под ее благословление своих детей, женились и поминали умерших. Этот храм был выделен среди остальных та*, что обслуживал исключительно элиту кильбрейийского общества, рабы и простолюдины сюда не допускались вовсе, дворяне — * только в свите своих господ. Кильбренийское общество делилось на касты, и ёррианство благословляло этот порядок — впрочем, оно, как и подавляющее большинство религий, с той же легкостью благословляло бы и любой другой общественный строй при условии что власть имущие предоставят ёррианскому священноначалию мало-мальски удобное и сытное место. Внутри святилища все было великолепно убрано и отделано, все в золоте и серебре, рисунок источающего легкое благоухание пола выложен из пород редчайших деревьев, священные статуи и изображения усеяны драгоценными камнями. Ритуал совершала жрица, чье положение в ёррианском культе приблизительно соответствовало сану архиепископа в рамках той религии, к которой — пусть и чисто формально — I до последнего времени принадлежал землянин Дэвид Брендам. Церемония была обставлена очень пышно — торжественные поздравления, молитвы, окуривания, благо-словлеиия, особенные ритуальные подарки, которые полагалось подноситьтольковхраме и прочая и прочая — все вперемешку, Дэвид и Идаль стали супругами после того, как кольцо, сплетенное из их волос, было сожжено на особой жаровне, дым которой они должны были вдохнуть. Храм был заполнен множеством людей, присутствовало немало высокорожденных — в основном, из младших семей клана Кион, хотя тут были и гэальцы, и даже будущий приор, занявший «скромное» место в пер-дам ряду. Ксейдзан, чье отношение к Дэвиду существенно улучшилось после добровольной отдачи последним приорского ключа, согласился признать землянина своим «внучком*, и в ходе бракосочетания Дэвида объявляли как полноправного члена этого клана. Присутствовали родственники Идэль из клана Ниртог и какая-то мелкая сошка от аминордав; учитывая, в каких отношениях Идэль находилась с последними, хорошо было уже и то, что вообще хоть кто-то пришел. За спинами высокорожденных, на средних и задних рядах — высшее дворянство Кильбрена, герцоги и графы. Когда все закончилось, под торжественные звуки труб Дэвид и Идэль направились к выходу из храма. За дверьми они остановились, встреченные восторженными криками тех, кто не имея возможности видеть церемонию: небогатых дворян, слуг и атта — их было в несколько раз больше, чем тех, кто находился внутри. Аристократы покидали храм и, обходя новобрачных, смешивались с теми, кто до сих пор стоял снаружи; Дэвида и Идаль в это время осыпали цветами. Они должны были постоять на пороге храма несколько минут — считалось, что новобрачные на некоторое время получают от богини особые мистические дары, и те, кто любил, ио имел взаимной любви, подходили к ним для того, чтобы получить благословление, надеясь, что от щедрот богини немного достанется и им тоже, и сердце неуступчивой избранницы (или избранника) смягчится».,~3а всей этой пасторалью с легким отвращением наблюдал Кантор кен РеЙз, устроившийся на крыше одного из зданий, окружавших храмовую площадь. Он видел, как Дэвид и его невеста входили в здание, но тогда все произошло слишком быстро и он не успел прицелиться. Кантор терпеливо прождал несколько часов, поглядывая на людей вишу, поглаживая арбалет и внимательно следя за дверями. Новобрачные вышли и задержались на выходе — очень хорошо. Кантор прицелился. После того, как он взял Арбалет Ненависти, с его душой что-то произошло — с одной стороны, она как будто оцепенела, с другой — будто бы зажила какой-то новой, неведомой жизнью,*Убивает сердце, а не рука» было начертано на одной стороне станка, а на другой — «Мои стрелы — в колчане души».. Второй надписи Кантор раньше не видел, он обнаружил ее лишь после того, как забрал артефакт из сокровищницы, ио не нашел в этой надписи ничего удивительного. Конечно, обычные стрелы для такой необычной вещи никак не годились. Желобок для болтов был пуст, но кен Рейз обнаружил, что стоило ему только подумать о том, кого он отбирается убить, как в арбалете сам собой возникал снаряд — сгусток черноты, почти мгновенно обретавший форму острого, похожего на большую иглу, болта…
Кантор знал, что такое оптический прицел ~*у некоторых технологических штучек в отцовском хранилище имелись эти устройства — нечто подобное было и у того оружия, которым он собирался воспользоваться. Нет, не трубка со стеклами Щ зачем помещать на оружие дополнительную вещь, если можно поместить ее свойства? Эффект тот же, и места не занимает. Когда Кантор, держа оружие в руках, смотрел сквозь прицел на площадь, то видел тех, кто находился там, так же ясно, как если бы стоял с ними рядом. Он понимал, что сам арбалет имеет физическое воплощение лишь потому, что Сагарус создавал это оружие для людей — людям было удобнее держать в руках что-то весомое, ощутимое; по сути же Арбалет был лишь сгустком Силы низвергнутого Лорда, воплощением его желания и воли. Время как будто растянулось. Кантор не спешил приводить в действие спусковой механизм, смакуя этот момент. Он четко видел лицо своего врага — как всегда, тупое и самодовольное: физиономия зазнавшегося смерда, вознесенного из грязи на вершину славы благодаря счастливому стечению обстоятельств. Дэвид слишком много воображал о себе, не понимая, что его подлинное место — там, внизу, среди дебилов, крестьян и прочих полуживотных. В этой размазне нет настоящего внутреннего стержня, есть лишь его имитация, подпитанная парой выигранных боев и целой горой везения, а сам он — ничто, пустышка, и этого никак не изменить, чтобы он не делал и каких бы высот не достиг. Все его достижения — лишь пародия на настоящее восхождение, жалкая имитация пути, пройти который способен лишь человек, имеющий подлинную внутреннюю гордость. Настало время поставить зарвавшегося раба на место.
Кантор перевел взгляд на Идэль. Сердце болезненно сжалось. Как она красива… И хороша в постели, надо добавить — он прекрасно помнил то время, когда они были вместе. Конечно, она не заслуживает большего, чем быть просто одной из многочисленных подружек Кантора кея Рейза — но, увы, и она не понимала, где ее место. Во вселенной, похоже, царит эпидемия тупости, если вчерашние рабы мнят себя господами, если женщины бросают таких, как он, Кантор, и прилепляются к размазням вроде Брендома. Ты сделала мне больно, девочка, и мне придется сделать больно тебе. Да, этого не избежать, нет, никак не избежать… Кантор представил, каким будет ее лицо, когда ее новоиспеченный муженек сдохнет у нее на глазах — раньше надо было думать, моя сладкая, раньше!.. Твое иллюзорное обывательское счастье лопнет, как мыльный пузырь, как только в него войдет нечто подлинное, и имя этому подлинному — боль и смерть; кричи от страха, проси и плачь, не в силах отвести глаз от черной тени, вошедшей в твой мир — ничего не изменить. Мир это не сказка, моя дорогая принцесса Идэль, и сейчас ты это поймешь…
Думая так и наслаждаясь моментом — самым счастливым моментом во всей его жизни, Кантор перевел взгляд обратно на Дэвида и, улыбаясь, выстрелил.
Сначала Дэвид не понял, что произошло. Идэль стояла справа от него, но он смотрел не на нее, а на очередного юношу, преклоняющего колено для того, чтобы получить благословление. Аналогичная очередь, только состоявшая не из юношей, а из девушек, выстроилась к Идэль. Молодых людей обоего пола, сохнущих от несчастной любви, было еще около дюжины; пара минут — и все, можно идти дальше, садиться в карету и отправляться во дворец, где, в Большом Пиршественном Зале их ждал заставленный деликатесами стол на полторы тысячи персон… Дэвид ощутил внезапную слабость и пустоту в груди за секунду до того, как толпа ахнула и заколыхалась — людское море из лиц и тел. Кто-то с ужасом смотрел за спину Дэвиду, другие спешно оглядывались по сторонам, будто выискивая что-то в окнах домов, окружавших площадь. Звуки окружающего мира пробивались к Дэвиду словно сквозь вату — он понимал, что что-то произошло, но пустота, образовавшаяся в нем, не давала мыслить связно. От него будто бы отрезали — легко и просто» единым движением всемогущего хирурга — половину тела, и он еще не успел ни испугаться, ни даже понять — «щую… Он повернулся и увидел, что Идэль наполовину лежит, наполовину сидит на земле, безвольно запрокинув голову. Стоявший-за спинами новобрачных Ксейд-зан едва успел подхватить ее и спешно накладывал какое-то исцеляющее заклятье. Дэвид бросился к своей невесте… к жене… ее тело оставалось целым, но то, что он видел магическим зрением, было ужасно. По гэемо-ну стремительно расползалась чернота, каналы и чакры истлевали, энергетические связки рвались, структура поля разваливалась с катастрофической скоростью. Он присоединился к Ксейдзану и сделал все, что мог, чтобы остановить распад; через несколько секунд к ним присоединилось еще двое высокорожденных. Другие окружили это место всеми возможными защитами, а третьи, заметив наконец стрелка, бросились к нему — но Дэвид не думал ни о защите, ни о мести. Счет шел на секунды, гэемон распадался неимоверно быстро, обычные заклятья лечения он и не пытался применять — и так было видно, что они окажутся тут совершенно бесполезны. Он полоснул кинжалом по ладони и начертил на каменных плитах монограмму, действуя со скоростью и точностью, которые прежде расценил бы как «не» возможные*-… Он увидел растекавшуюся по жилам Идэль порчу, его заклинание — самое лучшее и совершенное из всего, что он когда-либо создавал — впитало этот яд, распад остановился… так ему казалось почти целую секунду. В прямом столкновении Искусство — ничто против Силы, поскольку Сила определяет те границы, внутри которых делается возможным Искусство. Впитавшее порчу заклинание перестало повиноваться Дэвиду, оно деформировалось, еще продолжая действовать, оно начало действовать иначе. То, что должно было послужить средством для спасения Идэль, стало частью убивавшего ее волшебства — Сила захватила заклятье и переработала его под себя. Ксейдзан, чей уровень познания в магии был неизмеримо выше, столкнулся с аналогичной проблемой. Он применял тончайшие и совершеннейшие конструкции, баланс которых был выверен до предела, сложнейшие комбинации Стихий и Форм, способные, казалось бы, остановить и повернуть вспять абсолютно любое воздействие — бесполезно. Заклятья, попадая в поле действия Силы, либо разрушались, либо менялись, преобразуясь в составляющие части разрушительного процесса. У них не было ничего, что они могли бы противопоставить магии, которая убивала Идэль.
Гэемон истлел менее чем за минуту. Физическое тело — лишь зримый образ некоторой части энергий, источаемых природой существа; когда человек умирает и его душа покидает мир, в котором она обитала прежде, часть низших энергий еще продолжает существовать в мире в виде остаточного следа того, кого здесь больше нет. Обычный человек видит труп, мертвое тело; маг способен увидеть эфирный труп, остатки гэемона, задержавшиеся в метамагическом поле планеты — но и то, и другое есть лишь слабеющий образ ушедшего, образ, сформированный его энергиями, источник которых удален. Обычно тело остается, но разрушения, причиненные Арбалетом Ненависти, были столь обширны, что истлело все, в том числе и те низшие энергии, которые образуют видимость плотного тела. Идэль рассыпалась в руках обнимавшего ее Дэвида, как прах, мельчайший пепел; дуновение ветра — и тело стало осыпаться, по ходу превращаясь в дым, который таял в воздухе почти мгновенно. Еще несколько секунд — и на руках у Дэвида не осталось ничего, не было даже праха… как будто бы принцессы Идэль-лигейсан-Саутит-Кион никогда не существовало вовсе. Дэвид посмотрел вокруг. Его взгляд был безумен. Разум, сердце, воля — все в нем отказывалось принимать произошедшее. Не может быть так, чтобы той, которую он так любил, той, которая была для него всем, самой жизнью, — больше нет. Это невозможно. Неправда.
Он попытался встать, но пошатнулся и упал на спину. Мир стал багровым, перед глазами заплясали цветовые пятна. Он еще дернулся, открыл рот, чтобы сказать — или прокричать — что-то, но так и не сумел выдавить ничего, кроме сипения. Не супергерой — обычный человек, неспособный справиться с тем, что на него свалилось. Затем багровые цвета усилились, хоровод огней и бликов завертелся с сумасшедшей скоростью, и Дэвид потерял сознание.
У Кантора был шанс уйти невредимым. Шанс, прямо скажем, небольшой, но все-таки таковой имелся. Если бы только он смылся по волшебному пути сразу после выстрела, все, быть может, и обошлось бы. Конечно, его стали бы преследовать, но он мог бы… Впрочем, что толку обсуждать упущенные возможности? Кантор кен Рейз этого не сделал, вот что главйбе. Как и Дэвид, поначалу он тоже слегка растерялся и даже протер глаза, не веря в случившееся. Он стрелял в Дэвида. Почему тот еще на ногах? И почему упала Идэль? Что за чертовщина? Кантор тупо посмотрел на Арбалет. Может, выстрела вовсе не было? Но желобок
