был пуст и отпущенная тетива еще мелко вибрировала. Бракованное изделие? Болт отнесло ветром? Нет, в это невозможно было поверить. Арбалет создал Обладающий Силой. Этим все сказано.
Потом до него дошло. Как-то вдруг и сразу. Он понял, в чем была ошибка. Собственная глупость и невозможность что-либо исправить — там, внизу, началась суета, и Дэвида, опустившегося на колени перед умирающей принцессой, заслонили какие-то люди — почти мгновенно довели его до кипейия, он полностью утратил контроль над собой. Он взял предмет, который так коварно подвел его в самый решительный момент, и что было силы треснул им по поребрику. Даже обычный арбалет сломать таким образом не так-то просто — но Кантор, уроженец Хеллаэна, был сильнее и быстрее обычного человека Б несколько раз — и силы ему хватило. Впрочем, следует заметить, что, как бы ни был он силен, одних только мускулов для того, чтобы разрушить Предмет Силы, было недостаточно. Однако этот артефакт был сделан таким образом, чтобы, используя чужую ненависть, убивать; неописуемая же злоба Кантора кен Рейза в тот момент, когда он бил уникальным предметом по камню, целиком и полностью направлялась на этот же самый предмет.
Ну еще бы… Не самого же себя ему бить по голове за столь вопиющую оплошность! Арбалет послушно убивал того, к кому была обращена ненависть стреляющего. Кантор целился в Дэвида, но мучил в этот момент в своих мыслях Идэль, воображая, как она будет страдать после смерти своего мужа… Арбалет, полуживое порождение Силы, мыслями стрелка ничуть не интересовался, в момент выстрела имели значение лишь определенные чувства и — адресат этих чувств. Думая об Идэль, Кантор сам развернул ту стрелу ненависти, которой стала его душа, к ней, а не к Дэвиду. «Убивает сердце, а не рука»… Кантору хотелось выть. Чертов Сагарус! Не мог оставить внятные инструкции о том, как пользоваться его игрушками! Юный барон шел сюда для того, чтобы выполнить серьезное, ответственное дело, и ему было малость не до того, чтобы разгадывать лордские загадки! Сагарус должен был понимать, что люди берут его вещи в руки не просто так, что их волнуют не корявые надписи, начертанные вдоль станка, а вещи поважнее!.. Впрочем, что еще ожидать от Лорда? Они все — ублюдки, им доставляет извращенное удовольствие подсовывать смертным свои дары, а потом хихикать, наблюдая, как смертные обнаруживают у этих даров совершенно неожиданные свойства! Кантор проклял Дэвида, проклял Сагаруса, проклял весь этот чертов Кильбрен и Сущее в целом, проклял Идэль, которая сначала так предательски бросила его, а потом так предательски умерла в самый неподходящий момент — проклял всех. Все против него. Все ненавидят его, завидуют и втайне бояться. Последняя мысль — сколь абсурдной она не показалась бы постороннему человеку — немного успокоила кен Рейза. Нужно было выбираться отсюда. Он вернется. Обязательно. Придумает еще что-нибудь и все-таки доберется до ублюдочного везунчика. Он переломит судьбу, утвердит свою волю — так или иначе. Дэвид сдохнет. Это был уже вопрос принципа Кантор сотворил заклинание пути — но, увы, опоздал. Тахимейд уже оплел здание своей паутиной, и все волшебные дороги оказались перекрыты. Нужно было как можно скорее выбраться за пределы территории, контролируемой кильбренийским магом. С площади, словно туча рассерженных пчел, наскоро зачитывая заклятья полета, уже поднимались в воздух дворяне и высокорозвденные. Им, видите ли, не понравилось то, что кто-то посмел убить их любимую принцессу. Ба, какая неприятность!.. Но путь по воздуху был отрезан, и Кантор, цедя ругательства сквозь зубы, бросился к двери на чердак, через которую проник сюда. По лестнице топала стража, и заклятье невидимости, которое кен Рейз быстро наложил на себя, не помогло — часть стражников уже успела достать монокли, позволявшие обычным людям пусть смутно и неверно, но все же хоть как-то воспринимать мир чистых энергий. По Кантору выстрелили из спегхаты — он отмахнулся от стрелявших как от комаров, одним-единственным заклятьем разметав полтора десятка людей; дальше, вниз — на пути возник кто-то из дворян, почти не останавливаясь, Кантор прикончил и этих героев — взбесившийся медведь, прорывающийся сквозь свору собак. Но он понимал, что не успевает. Сеть, окружавшая это место, становилась все плотнее, каждое следующее заклинание давалось все с большим трудом. А между тем, тяжелая артиллерия была уже на подходе. Из межпространственного туннеля вышел Некларт, высокорожденный из младший семьи, чей Дар лишь немногим уступал Дару Кантора, а колдовское мастерство было намного выше. Учитывая сжимавшуюся сеть Тахимейда, в колдовском поединке Кантор был бы обречен; осознавая это, он прикончил Некларта без всякой магии, одним только мечом, «втиснувшись» в личное пространство высокорожденного в тот момент, когда тот заканчивал перемещение; Некларт умер, не успев выхватить оружия или защититься. Дважды побежденный Дэвидом из-за собственных ошибок и неестественного везения землянина, Кантор в тот короткий промежуток времени, пока он пробивался к выходу из здания, показал, на что способен настоящий хеллаэнец при прочих равных условиях. Он успел прикончить еще около десятка стражников и столько же дворян, тяжело ранил Сэан-узей-Вилайд и даже мимоходом отрубил голову волку-оборотню, служившему одному из высокорожденных… Кен Рейз споткнулся только на Лийемане, но, несомненно, прикончил бы и его, если бы только получил в свое распоряжение чуть побольше времени. Секунд десять они обменивались ударами, фехтуя с сумасшедшей скоростью, Кантор теснил соперника… но в этот момент колдовская паутина Тахимейда истощила наконец защиту кен Рейза, и одновременно кто-то из оставшихся стражников выстрелил из спегхаты. Кантор получил электрический удар мощностью в несколько десятков тысяч вольт и умер мгновенно; молния прожгла в его теле дыру диаметром в три дюйма.
Возбужденный сын Кариглема и Аллайги хотел было отрезать голову убийцы для того, чтобы затем подарить ее Дэвиду — и отговортъ его от этой идеи Тахимейду удалось лишь с немалым трудом.
На измятой кровати лежали, тесно прижавшись друг к другу два обнаженных тела. Голова Миналь покоилась на плече Лийемана, ее левая рука обнимала торс юноши, ее изящная ножка была перекинута через его ноги. Миналь была счастлива: час тому назад Лийеман предложил ей выйти за него замуж. Теперь, ей казалось, все будет по-другому — Лийеман перестанет волочиться за каждой юбкой, остепенится и начнет смотреть на жизнь чуть более серьезно. Он больше не будет мучить ее своими изменами, перестанет превращать их отношения в качели — то всепоглощающая радость, то холод и пустота оставленности. — Она еще не знала, что ее будущий муж рассматривает брак как большое приключение, а предельную душевную близость двух людей — как способ выжать ее всю, до кап-ли;он предполагал, что в браке можно будет добиться от нее таких взрывов счастья, ярости и внутренней боли, которых никогда не достичь при поверхностном знакомстве с лицом противоположного пола, и намеревался проверить это предположение. Он не отказался от реализации своего грандиозного мегаплана по соблазнению всех симпатичных девушек столицы, но отложил его до лучших времен. Нужно было копать вглубь, а не вширь, чтобы получить что-нибудь новенькое. Обыкновенный секс Лийеману уже слетка приелся.
Убийство Идэль-лхп^ейсан-Саутит-Кион произошло три дня назад. Когда Миналь вспомнила об этом, то подумала, что совершает нечто недостойное, наслаждаясь жизнью в то время, когда ей следовало бы горевать о смерти своей госпожи. Но эта мысль пришла и ушла, не оставив следа. Нега, в которой она сейчас пребывала, поглотила целиком весь ее мир, для стыда, сомнений, забот, дворянской верности и прочего уже не осталось места. Однако щшзнатьсясебевшомрнанемоглаипроизнесла — прежде всего для того, чтобы обмануть саму себя:;*з# Я чувствую сфя такой виноватой… Вассал не вправе быть счастливым до тех пор, пока продолжается траур по его господину… по госпоже…
Лийеман знал, что она лжет ему и себе, говоря так, и поэтому ничего не ответил. Ему не нравилась ложь. Во лжи нет искренности, глубины, самоотдачи. Ложь делает человека невкусным… для Лийемана. Миналь провела рукой по его груди и сказала:
— А что с ее мужем?.. О нем ничего не слышно с тех пор. Он ведь будет теперь нашим господином, правильно? Ему отойдут все земли Идэль, и все земли Севега-ла и Йатрана, и владения Фольгорма… наверное, даже часть владений ита-Берайни… Ведь теперь он единственный наследник потомков Джейбрина… ну, не считая Смайрена, конечно.
— Не знаю, — сказал Лийеман. Ее воркотня раздражала. — Не думаю, что так будет. Ему все это не нужно. — Сейчас — может быть… — согласилась Миналь. — Но ведь не вечно он будет горевать по ней. В конце концов он вернется к жизни. — Если это и произойдет, то не у нас. — О чем ты?
Лийеман вздохнул. Ему не хотелось обсуждать эту тему, но было ясно, что иначе от Миналь не отвязаться. — Он уехал. Совсем. — Куда?
— Мне он не сказал, и… думаю, никому не сказал. Вряд ли он сам еще понимает, куда.
Щ Не нужно было его отпускать, — вздохнула девушка. Лийеман усмехнулся: — Запереть где-нибудь?
— Нет… просто поговорить. Объяснить, как он важен, что теперь он несет ответственность за немалую часть дома Кион…
— Дэвиду нет до этого дела, — резко сказал Лийеман. — Идэль была для него всем. Он почти сошел с ума, даже пытался убить себя… хорошо, что он уехал. Здесь он долго не протянул бы.
Говоря об этом, Лийеман ощутил злость, объектом которой являлся он сам. Ему очень хотелось, чтобы Дэвид остался. Дэвид испытывал потрясающее горе. Эта предельная глубина человеческого страдания манила Лийемана, как наркотик. Было так здорово находиться рядом с Дэвидом и переживать все это вместе с ним. Это могло бы стать подлинным украшением коллекции человеческих эмоций, которую собирал Лийеман. Но… они ведь друзья, не так ли? Он еще помнил рукопожатие в пустыне. Если они друзья, он должен думать не только о своей выгоде и удовольствии, но и — как это не было бы трудно — учитывать еще и интересы другого человека. Поэтому он не стал удерживать Дэвида в Кильбрене. Хотя очень хотелось.
Интересно, куда он поехал?.. — сонно пробормотала Миналь.
— Не знаю, — процедил Лийеман. Ну и дура! Она что, не помнит, что задавала этот же самый вопрос всего лишь минуту назад?
Эпилог
Это было мрачное место. Темное, затянутое громадами туч ночное небо — без малейшего просвета, освещаемое лишь нитями молний, без конца бьющих в мертвую землю и лиловатыми и багровыми отсветами, не имеющими никакого видимого источника. Неровная, застывшая земля, каменные глыбы вперемешку с рьп'винами и ямами. Слабо фосфоресцирующие участки воздуха, тени, текущие по камням, запах грозы, вой ветра, смешанный с завыванием призраков… И — темный замок вдалеке, зловещее строение, источающее силу: бездушный господин, возвышающийся над землей, рабски припавшей к его ногам. Хеллаэн. Метрополия. Темные Земли.
По занесенной пылью, полуразрушенной, едва заметной дороге Дэвид все ближе и ближе подходил к сумрачному строению. Призраков и теней становилось все больше, на земле все чаще стали появляться скелеты — людей, животных и демонов. Это место напомнило ему Долины Теней, в которых он был однажды, и обнаруженное сходство не показалось ему удивительным. По сути, он ожидал чего-то подобного. Хотя Дэвид никогда не был здесь раньше, он без труда выяснил местоположение замка с помощью ИИП. Он знал, что сильно рискует, пытаясь осуществить задуманное, но собственная жизнь с тех пор, как погибла Идэль, перестала казаться ему чем-то значимым. Он всегда был дураком, не способным принять реальность такой, какая она есть, не способным спокойно и целеустремленно действовать во имя своей личной выгоды, метался то в одну сторону, то в другую, в погоне за мечтой выпуская из рук то, чем владел в данный момент… Он понимал это, но не мог остановиться: он действовал неправильно, глупо, но иначе он действовать не мог. До сих пор ему везло, и все как-то само собой разрешалось, но рано или поздно удача изменит ему, и он столкнется с последствиями своих непродуманных поступков, получит сполна и закончит свою жизнь так же, какч заканчивали ее миллионы других иммигрантов, прибывших в Хеллаэн, преследуя мечты, которым не суждено осуществиться-Замок стоял на высоком холме; петляя, дорога привела Дэвида к самым воротам. Он чувствовал рядом присутствие невообразимых существ и заклятий, природу которых не сумел бы постичь, даже если бы проучился в Академии Волшебства тысячу лет: магия, которая царила здесь, не укладывалась в рамки классического Искусства.
