вернется только через полгода. Понял?
– Понял. Слушай, раз уж такое дело – напиши завещание. Мало ли что.
– Завещание?
– Будь последователен, Толик. Если конец света состоится, то многие погибнут, опять же – моря выйдут из берегов, досюда какое-нибудь цунами доберется. А если ты, не приведи господи, ну, понимаешь… в смысле – без завещания… Все ведь государству достанется!
– Государству?! А шиш ему! У меня сын и дочка в Америке! Едем к нотариусу!
Анатолий надеялся – пока доберутся до нотариальной конторы, у Бориса в башке прояснеет. Но не прояснело, а даже наоборот – длинная очередь завещателей в приемной подтвердила Борисову правоту. И впридачу оказалось, что нотариус берет за услуги натурой, завещание обойдется в сто свечек и двадцать банок тушенки.
– Маразм! – воскликнул Борис. – Где же я возьму… Идиоты! Мы же себе ничего не оставили! Ничего, понимаешь?!
– Моя дура весь дом забила всякой дрянью!
– Так то – твоя…
Они вышли на улицу и увидели процессию. Шли люди в длинных белых рубахах, несли колесо на палке. Что за колесо – непонятно. Куда направились – неизвестно…
Анатолий затащил Бориса в машину, погнал к заправке.
– Литр бензина – две свечки, – сказали там ему.
– Это с каких же пор?
– Хозяин утром позвонил, велел брать только свечками, овсянкой, шпротами…
Случилось самое жуткое – деньги утратили смысл.
Род человеческий вдруг осознал их никчемность. И это осознание, как эпидемия, понеслось от города к городу, перескакивая границы и перелетая моря.
Деловой мир рушился прямо на глазах.
В лесу было хорошо. Костер горел ровным пламенем, в котелке шкварчало варево из перловки, картошки и тушенки.
– Не может быть, чтобы свет кончился в двадцать четыре ноль-ноль по московскому времени, – убежденно говорил Борис. – Ни при чем тут московское время. Нигде не сказано, что по московскому…
– Скорее бы, – буркнул Анатолий. – Третьи сутки тут сидим. А моя дура дома одна. Точно ведь чего- нибудь натворит.
– Полночь! – торжественно произнес Борис. – Ну, значит… Толька, если я когда чего… ты уж прости…
– Я бы тебя в психушку сдал, если бы главврач меньше запросил. А то – яичный порошок, сгущенку! Где я ему яичный порошок возьму?
Время шло, костер не гас, свет не кончался. То засыпая, то просыпаясь, Анатолий с Борисом досидели до рассвета. Солнце взошло, осветило скромный бивак.
– Ну? – спросил Анатолий. – Что ты теперь скажешь? Про сивиллу?
– Дура она! – выкрикнул Борис. – Дура деревенская! Лизавета, а туда же – Гремислава!
Тут терпение Анатолия лопнуло. Взвалив щуплого приятеля на плечо, он дотащил брыкавшееся тело до холодного ручья, ухнул туда и не выпустил, пока не убедился, что Борис промок насквозь и замерз.
– Ну, посвежело в голове? – спросил он.
– Б-б-б-п… п-п-по-све-же-ло…
– Сивиллы не мерещатся?
– М-м-ме-ре…
– Ну, мокни дальше.
– Толь!
– Чего?
– Как же дальше жить?! Без него?! – выкрикнул Борис.
– Без кого?
– Без конца света? Понимаешь, был конец света, был смысл жизни…
– Вылезай. Если уж до смысла жизни дошло… вылезай, бабка Гремислава…
– Ты деньги не пожег? – деловито спросил Борис, заворачиваясь в одеяло, чтобы в нем согреться у костра.
– Что я, дурак, что ли?
– Да ведь солидные люди жгли! Прямо в парке на газоне.
– Ну, значит, я несолидный… Дура!!!
Борис все понял.
Дура, оставшись одна дома, могла набрести на тайник с деньгами. Поди знай, что придет в ее безмозглую голову – или же что ей подскажет Добрыня, узнав, что муж исчез в непонятном направлении.
А что она способна отнести денежки в общий костер, чтобы влиться в совместную пляску, Анатолий не сомневался.
Родной город понемногу приходил в чувство. Магазины стояли закрытые – в них не было большой нужды, все запаслись провиантом на несколько недель. Но люди уже шли по улицам вполне осмысленно, по делам, и не одни Борис с Анатолием возвращались из леса.
– Развод. Прежде всего – развод! – твердил Анатолий. – Все ведь из-за нее! Думаешь, почему вся эта история с Веденяпиным случилась? Почему мне этот дурацкий цех достался? Все из-за нее! Мне деньги были срочно нужны – она шестикомнатную квартиру захотела!
– А я о чем? Во всем бабы виноваты. Теща, чтоб ей, как клещ впилась: бери этот склад, бери этот склад! А что вышло?
И с каждым шагом им делалось все легче и легче – как всякому, кто ищет крайнего и с восторгом его находит. Наконец они рассмеялись.
– А все-таки хороший был проект, – с некоторым сожалением сказал Борис. – Правда, не все мы продумали…
– Ничего на ошибках учатся.
Они переглянулись – и обоим стало ясно, что настоящий, во всех мелочах просчитанный конец света у них еще только впереди.
Юлия Зонис
Это конец, света!
– Бляха-муха, – мрачно сказал Епифаныч.
Неизвестно, бляхой ли была эта муха. Скорее она смахивала на уродливую саранчу с шестью железными крыльями и (почему-то) комариным хоботком. Епифаныч встряхнул банку. Муха внутри загремела, ударяясь о стенки. Звук напоминал клацанье металлических зубов или мерную поступь римских легионов по мощеному тракту. И пыль, пыль, пыль…
– Товарыщ, это как, закусь? – иронически предположил Лаврентий.
Он присел рядом с Епифанычем на облако и, свесив ноги в хромовых сапогах, уставился на землю внизу. Земля линяла. Зимняя ее шкура, белая и пушистая, облезала, обнажая грязные подпалины. Но кое- где рощи уже обметало зеленой дымкой будущей листвы. Весна. Даже здесь, на облаке, остро пахло сыростью, бензином и собачьими какашками, вылезшими из-под талого снега.
– Сам ты закусь, – угрюмо отозвался Епифаныч.
Епифаныч было не настоящее его имя. Когда-то его звали иначе. Возможно, Азраилом или Абаддоном, или еще одним из древне-жидовских имен, которые нынче не в чести. Но сейчас все как-то привыкли звать неудачливого ангела Епифанычем. Он пил горькую с декабря. И закусывал саранчой, хотя и скрывал последний факт от более удачливых коллег.
Лаврентий был не коллегой, а, скорее, консультантом по рабочим вопросам. От консультаций его, однако, проку было ничуть не больше, чем от пресловутой саранчи.
– Небесный огонь пробовали? – поинтересовался Лаврентий, извлекая из тесного френча непонятно как уместившуюся там бутылку армянского коньяка.
