С этими мыслями Лёнька бодро зашагал туда, где, по его мнению, находился север.
На самом деле там был восток. Лёнька в этом убедился, когда багрово-красное солнце начало светить ему прямо в лицо.
«Сколько ж я прошагал? — подумал он. — Сколько времени потерял?»
Он скинул шинель, чтобы идти было не так жарко, и вдруг одуряюще вкусный запах ударил ему в ноздри. Лёнька остановился и повел носом. Запах пропал, но воспоминание о нем — жареное сало, лук и чеснок — осталось. Лёнька решил, что это у него от голода, поэтому ожесточенно занюхал морок шинелью. Наваждение пропало.
Какое-то время — не больше пяти минут, потому что солнце еще не успело выползти из-за горизонта — он шел спокойно, потом ароматы появились вновь. Лёнька закрыл глаза и пошел на запах, который то усиливался, то исчезал.
«Станица, — думал Лёнька. — Хоть бы это были красные. Хоть бы это был Чепаев».
Но это была не станица, не красные и не Чепаев. Это был маленький хуторок в степи.
Хуторок
Петух пел громко и красиво, не так, как тихвинские петухи горланили — сипло и будто исподтишка. Нет, здесь петух был как на картинке — огромный, цветной, с рубиновыми
гребешком и бородкой. Лёнька так загляделся на петуха, что даже не заметил двух мальчишек- погодков, которые стояли у изгороди и глазели на него.
— Ты казак?
— Я? Э... нет, я не казак. Я... я заблудился...
— Тятенька, тятенька, тут казачок заблудился!
Вместо тятеньки из хлева вышла беременная
баба.
— Чего разорались? — шикнула она на малых, потом заметила Лёньку и испугалась: — Ты кто такой? Чего надо?
— Тетенька, не гоните! Заблудился я!
Баба покачала головой:
— Нашел, где плутать.
Из дома выскочил седой мужик:
— Чего надо? Пшел отседа.
— Дяденька, чего ругаетесь? Я же ничего плохого не делаю вам.
— Мне и без тебя тут есть, кому плохое делать. Пшел, говорю.
Лёнька смирился, что жареного сала и лука ему не видать и, чтобы не зря торчать, спросил:
— Если уж вы злой такой, покажите, куда до добрых людей идти.
Старик махнул рукой и ушел обратно в дом. Беременная баба осталась во дворе.
— Куда тебе надо? — спросила она.
— Где люди живут?
— Где ты людей-то нынче видал? Все зверье ка- кое-то, а не люди.
— Тетенька, да что ж мне — с голоду помирать? Скажите, где красные, я к ним пойду.
При слове «красные» баба скукожилась, заози- ралась и тишком подошла к забору.
— На что тебе красные?
— Отбился я от них.
Баба с недоверием посмотрела на Лёньку, но возражать не стала. Заговорила негромко, но быстро, глотая окончания слов:
— За домом с той стороны ложок неглубокий, ты там схоронись пока. У нас бандиты живут. Скоро вернуться должны. Увидят тебя — убьют, и нам плохо будет. Погоди немного, я тебе потом поесть вынесу и дорогу до красных покажу. Беги скорее.
Ложок оказался большой выгребной ямой, в которую хозяева сбрасывали все, что нажито и прожито: навоз, объедки и прочий мусор. На самом краю лога гордо возвышалось отхожее место.
Не успел Лёнька выбрать место почище, как послышался конский топот, ржание, и сразу все затихло, но ненадолго. Вскоре прискакали еще двое, и шум возобновился, но теперь к нему добавились женские крики, детский плач и грязная ругань. Потасовка длилась недолго, бандиты, если это были они, быстро разобрались меж собой и не то помирились, не то зарезали друг друга.
Солнце нещадно палило, вонь усилилась, и Лёнька, чтобы не сойти с ума, пытался дышать через шинель, но от вони это не спасало. Когда невозможно стало терпеть, Лёнька попытался вылезти, но в доме опять начался дебош, даже кто-то стал палить из пистолета, а потом снова все замолкло.
Прошел почти весь день. К вечеру, когда одуревший от смрада Лёнька уже и не понимал, на каком свете находится, беременная баба вышла к логу и крикнула:
— Эй, ты здесь еще?
Отвечать Лёнька не мог. Он выполз на карачках и продолжал ползти, пытаясь содрать с себя чудовищную вонь, но это не помогало.
Баба послушно шла следом.
Богдан
На базу нельзя возвращаться сразу. Мало ли, вдруг тебя в бинокль наблюдают? Требовалось покружить по округе, чтобы стряхнуть возможный хвост. Только с рассветом, окончательно убедившись, что его никто не преследует, Богдан поскакал домой.
На душе было противно. Конечно, он не предавал своих товарищей, но и спасти тоже не пытался. Петух не позволил. Формально все правила были соблюдены, но чувство вины перед Алпамыской,
Серегой, а особенно — перед Левкой накрыло лихого бандита с головой. Слава богу, на такой случай у него всегда была припасена фляжка с самогоном.
Алкоголь надежно глушил все то, что просыпалось в душе, едва Богдан вспоминал о совершенных накануне подвигах. Сколько бы крови ни лилось, самогон все заливал. Главное — не трезветь. Это было непросто, потому что с петухом на груди всякое пойло выветривалось из головы с пугающей скоростью.
Когда Серко донес Богдана до хутора, бандит был вдрызг пьян. Серко остановился у коновязи, и Богдан выпал из седла.
— Дрмдонт! — позвал он, лежа лицом на земле.
Дормидонт, на свое счастье, еще издали увидел,
как пылит степь, и уже ждал гостя. Он поднял Богдана и потащил в дом. Богдан волочился ногами по земле, отдавая приказы один бессмысленней другого: налей, говорит, щелоку в выгребную яму... нет, кипятку туда, крутого кипятку! Вилами туда потычь, слышишь? И самогону мне налей. Дормидонт уже привык к странностям Богдана и только бога молил, чтобы кто-нибудь пристрелил ирода.
Не успел Дормидонт подумать об этом снова, как прискакали еще двое — Алпамыс и Серега.
— Богдан! — заорал Серега. — Богдан!
Дормидонт остановился и попытался придать
главарю бандитов вертикальное положение.
— А... — махнул рукой Богдан. — Не поубивали вас, значит...
— Ты что творишь, Богдан?! — Серега вынул из-за голенища нож и пошел вперед.
Марфа тотчас запричитала. Один из мальцов, стоявший на пути Сереги и колупавший в носу, получил от бандита крепкий удар по уху. Малец отлетел к матери и громко заревел.
— Ты что творишь, а? — Серега подскочил к Богдану, отшвырнул Дормидонта и приставил нож к горлу главаря. — Ты нас что, сдать хотел?
Богдан, сильно шатаясь, посмотрел мутным взглядом на товарища, а потом его вырвало. Серега, пытаясь увернуться от зловонной струи, неловко дернулся, и тотчас Богдан ухватил его за запястье и резко, до хруста в суставе, вывернул руку. Нож вылетел и вонзился в косяк, перед носом у другого мальца, который наблюдал за сценой из дому. Дормидонт тут же утащил сына внутрь.
— Ты на кого руку поднял, дерьмо? — нетрезвым голосом спросил главарь у Сереги.
Руку его Богдан не отпускал и даже еще круче вывернул. Серега упал на колени и громко выматерился.
