минимальными потерями для организма. Мечта любого клинициста – будь то хоть хирург, хоть терапевт!
Та же картина наблюдалась и при других заболеваниях. Молекулярные комплексы смещались по струне, обмениваясь составляющими, формировали активные центры. Казалось, опытный взломщик твёрдой рукой собирает фрагменты универсального ключа, и вот он готов – золотой ключик к дверям любой патологии!
Как по волшебству, прекращались болезнетворные процессы, полностью подавлялся рост опухолевых клеток.
Но посреди серии удачных опытов неожиданно начали гибнуть лабораторные животные. Контрольные заборы биологических сред показали, что иногда молекула ПВС модифицируется совершенно неожиданным образом. Например, блокирует дыхательные ферменты, как это делает синильная кислота, только ещё быстрее и эффективнее. Или разрушает клеточные мембраны, действует по типу «клеточных ядов». Существовали и другие варианты. Панацея повернулась другим своим ликом – в образе смертельно опасной отравы.
Наконец прошла серия опытов с непонятными результатами, когда молекула ПВС не изменялась вовсе, вела себя пассивно, оставаясь аморфным набором молекулярных комплексов. Объяснения этому факту не находилось, но такие результаты можно было считать тоже отрицательными.
После очередной серии провальных экспериментов работу приостановили, тут и вспомнил профессор о внуке. Прошло уже четыре года, в течение которых он почти не видел Антошку. Оказалось, это уже маленький забавный человечек, который вовсю бегает по комнатам и лопочет тоже вовсю. И с ним можно поговорить. И даже порассуждать о том о сём – обо всём…
Серёгин стал приезжать чаще. Рассчитывать на транспорт вечно занятой жены теперь не приходилось. Они будто поменялись ролями: Вера развила бурную деятельность, ушла в дела салона с головой, у Серёгина же в работе образовалась лакуна, мёртвая зона, когда повернуть назад нельзя, а двигаться вперёд некуда. Вот и приезжал рейсовым автобусом в отдалённый район новостроек. Гулял с внуком в ближнем парке: брали с собой то мяч, то самокат, а когда и просто налегке – пообщаться.
Так началась их дружба.
Антошка часто просил рассказать сказку, и Серёгин со всей тщательностью и педантизмом истинного учёного приступил к изучению неизвестного предмета. Искал, читал, запоминал. А потом и выписывал. И так получалось, что общим для всех этих историй было одно: Иван, который слыл то царевичем, то дураком, а то и вовсе Иваном Горохом, частенько пользовался водой. Живой и мёртвой.
Скоро и сам профессор удивился: если верить сказкам, мёртвая вода не убивала, как, казалось бы, должно следовать из названия, а заживляла раны и снимала воспаление. Но вот оживить мёртвого уже не могла, это было под силу только воде живой. Внук задавал вопросы, дед пытался объяснить, как понимал сам.
Может, витязю нужно вначале окунуться в мёртвую воду, чтобы убить в себе всё плохое? Жадность, подлость, зависть – они ведь могут проявиться в каждом, дай только волю. Конечно, человек и сам должен бороться со своими слабостями. Воспитывать себя, не давать злым мыслям и желаниям одержать верх над тем светлым и добрым, что заключено в нём изначально. Но витязь-то – другое дело! Он на ратный подвиг идёт, землю родную спасать! Ему всё нужно делать быстро и наверняка. Вот и окунается ратник вначале в мёртвую воду, а потом уже в живую – чтоб сил прибавилось и храбрости не убыло.
Мальчик внимательно слушал и серьёзно кивал светлой головёнкой.
В это же время Серёгин упорно, шаг за шагом изучал условия проведённых экспериментов. Просматривал видеозаписи, перечитывал протоколы опытов, сопоставлял. И пришёл к совершенно ошеломительному открытию. Изменения в молекулах ПВС совершались в первую очередь за счёт настроений и побуждений людей, её применяющих.
Изначально нейтральный препарат мог менять свою направленность в зависимости от руки дающей. Сыворотка, введённая пациенту с искренним чувством сострадания, участия и желанием помочь, изменялась по варианту универсального лекарства. Но если дать её в злобе, гневе или хотя бы в раздражении, панацея превращалась в сильнейший яд.
От всего этого крепко попахивало мистикой или религией, но никак уж не наукой. Подобные выводы не вписывались в теоретические построения, совершенно не вязались с научными взглядами. Однако Серёгин находил всё больше подтверждений этой своей бредовой, как он сам тогда считал, идее.
Вот череда ярких положительных результатов. Он смотрел видеоплёнку, восстанавливал в памяти события, участником которых был сам – атмосфера энтузиазма в группе, творческий подъём, вера в успех и безусловное желание подарить людям новое средство от тяжёлых болезней. Всё налицо!
А вот провалы. Тут у Саши Пименова заболел отец, он укладывал его в клинику, предстояла операция. Сашка был весь на нервах, раздражался и орал на всех по малейшему поводу. А ведь именно он был тогда ответственным за серию. И результат – у всех животных тяжёлые отравления…
Или история с Беллой. Развод, раздел имущества, битва за ребёнка – отец хотел забрать сына. И та же картина: провальные результаты с гибелью подопытных свинок. Пока он не поставил на серию Игоря Брыкина. Тут всё изменилось – Игорь, наоборот, ходил в женихах и любил тогда, кажется, весь мир.
Но более всего убедила Серёгина линия невразумительных результатов. И каждый раз с животными работали нейтральные люди – приглашённые из другой лаборатории ассистентки. Постоянная лаборантка Светуля, девушка добросовестная, проявлявшая искреннее участие к результатам опытов, как раз тогда брала отгулы. И формула не желала меняться, препарат превращался в плацебо.
Серёгин невольно представил себе равнодушную медсестру в больнице, делающую привычную, нудную работу. Или врача, бездумно назначающего схему лечения – лишь бы отписаться. Как минимум, ноль результатов! А если к этому примешается плохое настроение из-за проигрыша любимой футбольной команды или поклонник вчера не позвонил, обманул?
Его пробрала дрожь. Пришло понимание, что в руках у него оказалось мощное, но неуправляемое средство. И хорошо ещё, что пока он один понимает это, остальные члены научной группы просто не владели достаточной информацией. Тогда Серёгин сам пошёл к директору и доказал необходимость заморозить исследования ПВС на неопределённый срок. А после потратил несколько недель на осуществление давней своей идеи – поставить по концам струны стабильные молекулы. Этакие узелки, не развязав которые невозможно запустить каскад превращений. Предохранитель, легко разрушаемый предварительным приёмом несложного препарата-триггера.
Мысль о триггере зародилась ещё на начальном этапе работы, но раньше такая мера предосторожности казалась излишней – от кого оберегать лучшее в мире лекарство?! Теперь многое изменилось, и Серёгин по вечерам, не привлекая ребят из группы, переписал определённые этапы технологии получения ПВС. Остатки «незащищённой» сыворотки уничтожил, а вместо неё выгнал на рекомбинаторе новую серию. Будто чувствовал: препарат ещё понадобится.
Но вопрос – как работает механизм превращения? – продолжал мучить. Он отыскал Петра Шульгина, сокурсника и товарища по институтским временам. Пётр стал крупным нейрофизиологом, заведовал кафедрой и писал толстенные монографии по электрической активности мозга. Серёгин, не ссылаясь на свои идеи и не вдаваясь в подробности, задал конкретный вопрос: существуют ли такие виды активности, которые соотносимы с чувствами человека? Гнев, радость, страх: сопровождаются ли они некими специальными видами излучений, какими-то особыми частотами?
И услышал: однозначного ответа нет. Есть целый ряд теорий. Исследуют и кору головного мозга, и подкорковые центры, и вроде даже что-то такое нащупали. Многие из этих работ, мол, довольно перспективны, а другие крайне оригинальны и любопытны, но вот конкретного ответа, увы, на сегодняшний день нет.
Пётр – изрядно располневший, с блестящей лысиной в обрамлении седых поредевших волос – говорил много и увлечённо. Порой забирался в такие дебри, что Серёгин терял нить повествования. Угостил рюмкой хорошего коньяка. Вот только к пониманию собственных проблем не приблизил ни на шаг.
И тогда Серёгин пошёл в церковь, чего раньше никогда не делал. Познакомился с отцом Василием, долго путался, не мог объяснить толком, что же он хочет спросить у священника. Но когда всё же выразил кое-как мучившие его сомнения, – о руке дающей и сострадании, – услышал:
– Все мы в этом мире ответственны каждый за каждого, сын мой. Бог есть любовь, и можем мы лишь
