— Ну конечно, один ты такой умный… — ворчливо пробормотал кто-то в голове.
— Вас мне только не хватало… — мысленно ответил Хейти. Соврал, на самом деле он был рад этому голосу, отвлекающему его от голоса Сергея, от этой задымленной кухни, от всей этой ненормальной реальности.
— А то… — снова сказал ворчливый голос деда. — Конечно, не хватало. Допрыгался, ничего не скажешь. Ничего у него не меняется. Стая первобытная… Дубины, заговоры…
Хейти ничего не ответил.
— Чего молчишь? Или я не прав?
— Не прав, — мысленно возразил Хейти. — Потому что действительно ничего не изменилось. Люди-пешки, люди-фигуры, короли, ферзи, а игроков не видно. Только раньше кто- то считал, что все это игры богов, что там, за облаками, скрывается могучий мозг, и все, что делается, — это часть великого замысла… И понять мы его не в состоянии. Ибо все для блага делается, для грядущего… Может быть, так оно и было. Может быть, всем правил Бог. Но только потом он умер… Умер, а рычаги, которыми он управлял, остались. И вот сидит сейчас какая-то особо умная обезьяна у этих рычагов и мотает их в разные стороны. Крутит, вертит, двигает фигурки. Все вроде бы как прежде, только теперь делается все не во имя великого замысла, а просто… Просто ради власти. Несколько обезьян, стая бесхвостых властолюбивых мартышек у рычагов небесной власти. Электронные «тараканы» в голове, сейсмическое оружие, атомные боеголовки, нанотехнологии, инструменты власти. Так чем же это все отличается от первобытной стаи?
— Игра, говоришь?.. Ну, хорошо, пусть будет игра. Пусть будут шахматные фигурки, пусть будут мартышки в качестве богов. Ты можешь бесконечно наслаждаться собственным воображением и рисовать себе ту картину мира, которая тебе больше всего нравится, однако ты не понимаешь главного. Главного, чем фигура отличается от человека, чем мартышка отличается от Бога…
— И чем же она отличается?
— Тем, что мартышка не Бог, а человек не шахматная фигура… А шахматы, даже самые сложные, никогда не сравнятся с жизнью. Всегда находился кто-то, не похожий на фигуру, кто-то, стремящийся уйти с доски, нарушить стройный ход «шахматной» комбинации. И нарушал! Пусть его даже после этого снимали с доски насовсем.
— Почему?
— Потому что мартышка никогда не сравнится с Богом. Иначе нашего разговора бы просто не было.
— У меня в голове чип, — жалобно сказал Хейти. — Они могут включить его в любой момент.
— Ну и что?! Пусть будет чип…
— Ты не понимаешь. Это ведь только шаг, только первый шаг на пути… я даже боюсь подумать, к чему. Никакая пропаганда не сравнится с этой маленькой микросхемкой — просто передатчик и приемник. И все. Чем тогда человек будет отличаться от фигуры?
— Ты непроходимо глуп. Человек будет отличаться от фигуры тем, что он человек. Ему свойственно тянуться к свету, как всему живому. А темные века всегда только временно, иначе бы они не назывались темными, никто бы не заметил разницы.
— К свету? — Хейти тихо засмеялся. — Они просто усовершенствуют технологию…
— Технологию? Вздор, мальчик мой. Все эти ваши игрушки, все эти технологические костыли просто пыль.
— Почему?
— Потому что мозг человека используется только на десять процентов. Сейчас это знает каждый школьник. Да, и вот еще что… ты до сих пор жив.
— Разве это много значит?
— Еще бы! А что же еще может много значить?!
— Да, но положение, в сущности, довольно безвыходное.
— Тем лучше, — ответил голос, медленно удаляясь. — Не будет места слабости. Бороться имеет смысл тогда, когда выходов уже не осталось.
Хейти открыл глаза. Похоже, он действительно заснул, и теперь что-то его разбудило.
Сергей и Дмитрий Дмитриевич напряженно вслушивались в тишину.
Внезапно Екатеринбургский вскочил и кинулся куда-то в затемненную дальнюю комнату.
— Быстро! — приглушенно крикнул он. — Уходить надо. Уходить!
Слесарев ринулся за ним, находу подхватывая Хейти.
— Почему? — спросил Хейти.
— Потому что тихо очень, молодой человек, слишком тихо! Я бывалый революционер, бывалый!
— Он что, действительно революционер? — поинтересовался Хейти у Сергея, вылезая через окно и осторожно перенося весь свой вес на хлипкую стальную лестницу.
— Какой там революционер?! Книжек он обчитался и фильмов обсмотрелся! — зло ругался Сергей, напряженно пыхтя где-то внизу.
— А почему же мы бежим? — снова поинтересовался Хейти, приостанавливаясь. Но тут же получил толчок головой в зад и, услышав снизу новый поток матерной брани, опять полез наверх.
— Я откуда знаю, почему мы бежим… Вариантов других нет! Ты можешь что-нибудь предложить?! — отозвался капитан. — Мне осточертело тащить на себе всю эту сраную ситуацию, пусть теперь кто-нибудь другой помается. Даже если это совершенно сдвинутый краевед, мне плевать… Мне плевать! Пусть тащит нас куда угодно, м-мать…
Он чуть не сорвался.
Наконец они оказались на крыше.
Тяжело дыша, Екатеринбургский жестами указал куда-то вниз.
Хейти и Сергей перевесились через жестяной бортик. Замерли. И ничего не увидели. Улица была пуста, как и полагается в этот утренний час.
— Ну! Что я вам говорил?! — торжествующе спросил Екатеринбургский. — Кто там был? Последний вопрос адресовался Сергею. Тот недоуменно пожал плечами:
— Никого не было.
— Бомж там был. Спал под балконом… — неожиданно для самого себя ответил Хейти.
— Так! — удовлетворенно согласился краевед. — А теперь?..
— А теперь его нет… Кажется.
— Совершенно с вами согласен, молодой человек, — пробурчал в бороду Дмитрий Дмитриевич и обратился к Сергею: — А вот вам, товарищ капитан, минус за ненаблюдательность. Теряете профессиональную хватку.
— Ладно вам, пинкертоны… — проворчал Сергей. — При чем тут бомж? И какого рожна мы вперлись на эту крышу? На Солнце пятна искать?
— Мы не вперлись, — несколько обиженно сказал Екатеринбургский. — Мы влезли. А сейчас мы отдыхаем… Вот я отдышусь, и мы пойдем дальше.
— С какой стати?!
— С той, молодой человек, что этот бомж есть лучший индикатор. — Екатеринбургский многозначительно поднял руку вверх. И, ничего не поясняя, двинулся дальше по крыше, неловко пригибаясь под низко висящими проводами.
— Ты, я смотрю, понимаешь тут больше всех… — сказал Сергей, обращаясь к
