все волоски. Миссис Визи резко вздрогнула и, казалось, осознала, где она и кто ее окружает.
— Мисс Лэнгтон, — хрипло произнесла она, — вы должны делать то, что он велит. Закройте глаза и вызовите образ вашей сестры.
Голос ее был настойчивым, повелительным; я не могла сейчас сказать, притворяется она или нет. Я закрыла глаза, ощущая, как дрожат в моих руках руки моих сотоварищей, и попыталась сосредоточить все свои мысли на Элме. Через какие-то мгновения я почувствовала, как легкая, почти звучащая вибрация поднимается по моим рукам, охватывая все тело.
— Я чувствую силу, — сказала миссис Визи. — Здесь кто-то есть?
«Это всего лишь мурашки, просто руки онемели…» — испуганно повторяла я себе, силой воли пытаясь заставить эту вибрацию прекратиться. Однако мне казалось, что у меня в горле накапливаются слова, грозя задушить меня, если я их не выговорю, и, чтобы помешать этому удушью, я начала напевать голосом Элмы, как делала это накануне, выпевая звуки на мотив гимна «Все светло и прекрасно». И вот, очень медленно, напряжение стало ослабевать, и мои руки перестали дрожать.
— Элма, — сказала миссис Визи, — скажи нам, зачем ты пришла? — Голос ее больше не был хриплым.
— Для маменьки, — пропищала я.
— У тебя есть послание для маменьки?
— Скажите маменьке… — Я замолчала, лихорадочно соображая, что бы такое сказать. — Скажите маменьке… хорошо на Небе. Скажите, пусть приходит сюда, к вам.
— Обязательно скажем. И… ты не хочешь ли поговорить с кем-нибудь еще?
Я не ответила, но принялась снова напевать, стараясь, чтобы мой голос постепенно замирал, словно удаляясь, а через несколько мгновений сделала вид, что проснулась.
Три дня спустя маменька, щурясь и помаргивая, вышла на дневной свет. Хотя ей не было еще и шестидесяти, выглядела она так, будто она моя прабабка: в потрепанном траурном платье порыжевшего коричневого цвета, маменька судорожно цеплялась за мою руку. Выражение ее лица, когда она смотрела вокруг, было растерянным, но странно нелюбопытным, и я вдруг осознала, что она практически не видит ничего из того, на что я ей указываю: она стала такой близорукой, что ее мир сократился до кружка всего в несколько футов шириной.
Миссис Визи шепнула мне так, чтобы никто не слышал, что она уверена — Элма снова захочет говорить моими устами, и так оно и оказалось. Я чувствовала, как дрожит рука маменьки в моей ладони, когда я начала напевать голосом Элмы, и, хотя она задавала более или менее те же самые вопросы и получала на них более или менее такие же ответы, как в тот первый вечер в гостиной, она, как и тогда, плакала от счастья, когда сеанс закончился. Мы оставались там еще некоторое время, беседуя с мистером и миссис Айртон, которые потеряли обоих своих сыновей в эпидемию холеры. Я пригласила их зайти к нам на чашку чая на следующей неделе, полагая, что все пойдет хорошо.
Некоторое время казалось, что так оно и идет. Маменька по-прежнему способна была думать только об Элме, ничто другое ее не интересовало. Она отказалась от возможности носить очки на том основании, что нет ничего такого, что ей нужно было бы видеть… Но я была в таком восторге — ведь она стала теперь общаться с другими людьми, — что меня нисколько не беспокоило то, что все их разговоры были об утратах, понесенных в этом мире, и о радостных встречах в мире загробном. Спиритическое общество собиралось два раза в неделю, а между сеансами я порой сидела с миссис Визи на скамье перед Приютом для найденышей. Там она обучала меня искусству быть спиритом-медиумом, всегда основываясь на понимании, что мы просто стремимся помочь духам выполнить их задачу, и предлагала послания, которые Элма могла бы передавать другим участникам сеансов. Со временем я поняла, что она готовит меня себе в преемницы, хотя я никогда не была уверена в ее истинных мотивах, как никогда не была уверена в том, действительно ли она верит в свой дар или нет. Я подозреваю, что — как и у меня — у нее бывали проблески спиритического дара, мимолетные и не вполне определенные, приходящие к тебе, когда их менее всего ожидаешь.
Миссис Визи утверждала, что меж нами существует духовное родство; однако я сознавала, что нас еще связывают и наши откровенные признания друг другу: ни одна из нас не могла бы позволить себе раскрыть секреты другой, и я иногда поражалась, почему она выбрала меня. Еще я заметила, что добровольные даяния возрастали по мере того, как развивалось наше сотрудничество; все деньги, разумеется, шли миссис Визи. Однако, хотя меня порой мучила совесть, обман не казался мне таким уж дурным делом, раз он совершался ради маменьки. Наше Общество вовсе не было обществом людей знатных: в него входили обедневшие мелкопоместные дворяне, респектабельные дамы, сами ведущие свой дом, люди, представляющие не очень хорошо обеспеченную часть своего сословия. Большинство участников сеансов — и в их числе, разумеется, моя маменька — стремились, а то и просто решили раз и навсегда верить всему, что бы ни сказал им их медиум, и с помощью миссис Визи я стала обретать репутацию, которая меня и радовала и тревожила. Я должна признаться, что наслаждалась властью, которую эта репутация мне даровала, — ведь к моим словам жадно прислушивались взрослые мужчины и женщины. А порой — хотя я никогда не была в этом вполне уверена — я ощущала, что мой притворный транс превращается в настоящий. Звуки нарастали, становились громче: потрескивание углей в камине, едва слышное посвистывание астматического дыхания мистера Кармайкла… и вот уже кровь плещет и гремит у меня в ушах, и звуки начинают обретать форму, становятся словами или, вернее, тенями слов, будто это чья-то беседа, услышанная на большом расстоянии. И все же чем больше я этим занималась, тем меньше я верила во все относящееся к миру духов, которых мы с такой уверенностью вызывали и цитировали.
Я надеялась, что маменьку удовлетворят регулярные послания от Элмы, но по мере того, как надвигалась осень и дни становились все короче, у нее все чаще стал снова появляться прежний, затравленный взгляд человека, неотступно терзаемого печальными мыслями. Как она может быть уверена, спрашивала она, что это и вправду говорит Элма? И почему я не могу вызывать ее дома? Я пыталась предупредить эти вопросы, объяснив, что первый вызов Элмы был избранным ею самой способом вовлечь нас в кружок миссис Визи, однако мои уверения звучали неубедительно даже на мой собственный слух. Слышать голос Элмы маменьке стало уже недостаточно — он ничего не доказывал. Моя мать хотела видеть Элму, коснуться ее, подержать на руках, и, услышав от других участников сеансов, что есть такие медиумы, которые могут делать духов видимыми, она стала задаваться вопросом, почему же я не отвезу ее к такому медиуму, и наконец произнесла этот вопрос вслух. Миссис Визи неодобрительно относилась к манифестациям — проявлению духов. Использование кабинета, утверждала она тоном праведницы, — явный признак жульничества. Но воспользоваться этим аргументом в разговорах с маменькой мне вовсе не хотелось; я думала о том, чтобы составить послание от Элмы в соответствии со строкой «блаженны те, что не видели, но все же уверовали». Однако я сомневалась, что это утолит ее неукротимую жажду. Поэтому я решила сама посетить сеанс с манифестацией в надежде отыскать кого-то, кто сможет предъявить убедительный образ Элмы угасающему зрению моей матери.
Некоторые члены нашего кружка говорили мне — правда, так, чтобы не слышала миссис Визи, — о некой мисс Карвер, чьи сеансы проходили в доме ее отца на Мэрилебоун-Хай-стрит. Говорили, что Кейти Карвер очень миловидна и способна не только вызывать своего «хозяина», столь же привлекательного духа по имени Арабелла Морс, но и целый полк духов. Только когда я уже благополучно обеспечила себе место на очередном сеансе мисс Карвер и внесла гинею («на благотворительные цели»), мне пришло в голову, что нужно было назваться вымышленным именем. Мисс Лестер, молодая женщина, принявшая от меня деньги, провела меня в тускло освещенную комнату, обставленную точно так же, как наша на Лэмбз-Кондуит-стрит, только, кроме круглого стола, тут были еще и ковры. Свечи горели на столе и внутри алькова в дальнем углу комнаты. Альков был небольшой, величиной примерно в шесть квадратных футов, с тяжелыми драпировками от потолка до пола, подвязанными впереди, чтобы показать, что в алькове нет ничего, кроме простого стула с прямой спинкой.
Когда все места за столом были заняты (всего нас было там, я думаю, человек пятнадцать), появилась сама мисс Карвер, и все джентльмены поднялись на ноги и приветствовали ее поклоном. Она
