вечность он перелистывал страницы своих записей. — Мистер Риз утверждает, — снова заговорил он, — что он спустился в подвал примерно в пять часов, чтобы принести еще угля. Не скажете ли вы нам, что случилось после того?
Во рту у меня пересохло так, что я едва могла говорить.
— Я все ждала и ждала — не знаю, как долго, — пока не стемнело… мне было очень страшно… Я как раз собиралась пойти его искать, когда услышала шаги на галерее…
— А где именно в библиотеке вы находились, когда услышали шаги?
— Я… я искала фонарь… около двери, которая туда ведет… туда, где стояли доспехи…
— А шаги — вы могли определить, откуда они доносятся?
— С другой стороны этой двери.
— Однако вы не подумали, что это могут быть шаги мистера Риза?
— Нет.
— Почему же?
— Потому… потому что они звучали не так, как его шаги. Он поднялся бы по лестнице и сразу вошел бы в библиотеку.
— А потом?
— А потом… потом была вспышка света — я ее увидела в щель под дверью, и взрыв… и я бросилась бежать прочь через всю библиотеку… и, видимо, упала и ударилась головой…
— Так что, на галерею вы вообще не выходили?
Я отрицательно покачала головой, не решаясь произнести ни слова.
— Тогда, мисс Лэнгтон, как вы объясните вот это?
Он открыл небольшой кожаный чемоданчик и достал оттуда рваный кусок материи, почернелый и обугленный с одной стороны, но вполне узнаваемый: тот, что я оторвала от своего платья.
— Сержант Брюэр помнит, что заметил на вас платье с точно таким узором — оно виднелось из-под вашего дорожного плаща, — когда вы с мистером Ризом заезжали в полицейский участок в Вудбридже, чтобы сообщить о… о несчастном случае. Мы обнаружили это между доспехами и телом доктора Давенанта.
— Не знаю, — ответила я, почти теряя сознание. — Должно быть, оно застряло там, когда мы с мистером Ризом осматривали доспехи.
— Но вы никак не могли не заметить этого.
— Я… я… Мне кажется, я припоминаю, как мое платье зацепилось за что-то, только я заметила, что оно порвалось… уже после взрыва, и тогда я подумала, что это, наверное, случилось, когда я ходила искать мистера Риза…
— Понимаю. Нельзя ли нам осмотреть это платье, мисс Лэнгтон?
— Я велела Доре — это моя горничная — его выбросить. Может быть, оно все еще у нее.
— Это нам очень бы помогло. Вероятно, вы сможете также объяснить нам следы на полу — они, по всей видимости, ваши — на уцелевшей части галереи.
— Я… я пошла туда после взрыва — после того, как оправилась от обморока, — посмотреть, что случилось.
— После взрыва… Понимаю. — Нотка недоверия зазвучала гораздо заметнее, чем прежде. — Однако там есть как бы протертое место, будто бы кто-то лежал там, когда пыль впервые осела, а около него — ряд следов от рук, и затем — следы ног — такие же следы, мисс Лэнгтон, и ведут они только в одном направлении — прочь с галереи.
Две пары глаз следили за мной не отрываясь, обвиняющее молчание все тянулось, и тянулись долгие секунды.
— Я не могу этого объяснить, — произнесла я наконец, — если только… возможно, я спутала, где именно очнулась… я имею в виду свой обморок… после того как обрушился камин. Должно быть, я выбежала прямо на галерею, не сознавая этого… Боюсь, что мне не вспомнить: это был такой шок; боюсь, это все, что я могу вам сказать.
— Понял, — с тяжелым вздохом произнес инспектор. — Вы уверены, мисс Лэнгтон, что вы не желаете ничего добавить к вашим показаниям?
Я глубоко вздохнула, подумав: сейчас или никогда.
— Да, инспектор, желаю. Сегодня утром я обнаружила, что доктор Давенант на самом деле Магнус Роксфорд. Он вовсе не погиб в Роксфорд-Холле в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, как все предполагали…
Двое полицейских взирали на меня с глубочайшим недоверием.
— Я сказала в его присутствии — прежде, чем поняла, кто он такой, — что располагаю обвиняющими Магнуса доказательствами… и тогда он, очевидно, спрятался — он ведь не мог бы отыскать дорогу в Холл в таком тумане — и запер мистера Риза в подвале. Он намеревался убить нас обоих, уничтожить улики, а вместо этого сам взорвался…
— И какие же это могут быть улики? — с тяжеловесным сарказмом произнес инспектор.
— Этой улики у меня тогда не было, была лишь интуитивная догадка… Но сегодня утром я пошла к нему домой, чтобы… и когда я увидела картину мистера Монтегю…
— Мисс Лэнгтон, — прервал меня инспектор, — у вас явно слишком натянуты нервы. Я не стану дольше вас задерживать — в настоящий момент. Но мне нужно будет поговорить с вами снова, и мне необходимо просить вас не покидать Лондон без того, чтобы сообщить нам совершенно определенно, когда и куда вы уезжаете. А теперь, если бы вы могли спросить вашу горничную про платье?..
Все, что я когда-либо читала об ужасах тюремного заключения, вдруг вспомнилось и не покидало меня всю ночь: грохот захлопывающихся железных дверей, громыхание цепей, тьма, холод, грязь, немыслимая вонь; крики сокамерников, рев толпы, когда меня, в наброшенном на голову мешке висельника, влекли на эшафот… Когда я наконец очнулась от страшных снов, заря уже разгоралась новым прекрасным восходом, а я лежала, ожидая, чтобы в дверь застучали полицейские. Я обещала Эдвину встретиться с ним в середине дня и поняла, что мне следует отправить ему письмо первой же почтой, рассказав о том, чтo я совершила и почему меня может не оказаться на условленном месте. Но нужные слова не приходили, и, после того как я разорвала с полдюжины неудачных попыток, ничего иного вроде бы не оставалось, как снова лечь и заставить себя заснуть. Но вскоре Дора постучала ко мне в дверь и сообщила, что заходила какая-то дама: она не пожелала назвать себя, но сказала, что хотела бы поговорить со мною наедине и станет ждать меня у скамьи на вершине холма Примроуз-Хилл.
С колотящимся сердцем я тихонько спустилась по лестнице, вышла через садовую калитку и пошла наверх по росистой траве — в лучах солнца капли блестели на ней, словно алмазы. Наконец я дошла до гребня холма и увидела женщину в темно-синем платье; на спинку скамьи рядом с ней был брошен дорожный плащ. Высокая худощавая женщина с поразительными чертами лица — та самая, что открыла мне дверь дома Ады Вудворд. Когда я подошла поближе, она поднялась со скамьи, и я увидела, что она очень бледна.
— Мисс Лэнгтон, мы снова встретились. Мое имя — во всяком случае таким оно было до вчерашнего дня — Элен Норткот, но я думаю, вам лучше знать меня как Элинор Роксфорд.
Я смотрела на нее во все глаза, потеряв дар речи, буквально впивая каждую черточку ее лица. Ее глаза, как я теперь разглядела, были нежно-карего оттенка, с зеленоватыми крапинками. Сейчас ее голос звучал несколько иначе — ниже, культурнее, чем мне помнилось: йоркширские интонации исчезли.
— Когда Ада рассказала мне о том, что вы ей сообщили, особенно после того, как мы увидели сообщения об этом в газетах, я поняла, что мы не можем покинуть вас в беде, чего бы это нам ни стоило. Вчера мы приехали в Лондон, но полиция не разрешила Аде (она настояла на том, что явится в Скотленд- Ярд одна) увидеть труп до второй половины дня, когда инспектор Гаррет должен был вернуться после беседы с вами. А потом ей пришлось прождать еще несколько часов, пока они не разыскали весьма древнего джентльмена по имени мистер Вейтч, который когда-то был поверенным Магнуса, чтобы тот подтвердил опознание. Достаточно сказать, что инспектор пришел к выводу — во всяком случае так он
