– Но если дотошный мент?
– А если дотошный мент,- сказал Артемов,- то есть вот это.
Он извлек из кармана две недели назад купленное на Арбате «Удостоверение сволочи» и показал Кате свое фото, аккуратно вклеенное туда. На малом предприятии, где он переводил, знакомая секретарша шлепнула печать, девятизначный номер он придумал сам.
– «ЗАО «Желтая река»»,- прочла Катя буквы по ободку печати.- Это ваш кооператив?
– Это наши люди, которые работают с ГИБДД,- снисходительно пояснил Артемов. Шла чистая импровизация, но он был ею доволен: именно так, весело и неожиданно, и должны выглядеть серьезные вещи.- Можно показать, и ни один гаишник не оштрафует. Скажите, а вы всегда задаете так много вопросов?
– Это моя профессия – я ведь журналист…
– Знаете, у меня тоже есть профессия. Давайте хотя бы друг для друга не будем только профессионалами,- предложил Артемов.- А то мои ответы на ваши вопросы могут оказаться… не совсем симметричными.
– А почему «Таврия»?
– А вы хотите, чтобы я ездил на «мерсе»? Поразительно, до чего все начитались покет-буков…
– Ну не обижайтесь!- серьезно попросила она.- О журналистах – в особенности журналистках – тоже у всех превратное представление. Вот Бобров – знаете Боброва?- он как узнал, что я журналистка, сразу решил, что я лезу к нему в постель для эксклюзивного интервью. Очень мне нужен этот ростовский парвеню! Да и о вашей профессии мне писать, честно говоря, неинтересно. Я бы охотнее с вами поговорила еще раз, как сегодня. О себе, о вас… Просто так.
Артемов поразился легкому успеху и даже несколько разочаровался в девушке, которая так быстро бежала на запах крови. Но, с другой стороны, он отлично понимал, что глагол «поговорить» следует понимать строго буквально – по крайней мере на первых порах: у нее явно кто-то был, кто-то давний и постоянный,- такие вещи он просекал, перед ним была спокойная и счастливая девочка с уверенностью в завтрашнем дне. Предстояла борьба, но тем интереснее все выглядело.
Он прикинул свои шансы: кабаки отпадают, но серьезные киллеры и не ходят по кабакам. Они читают классику, часто и помногу думают о жизни и смерти. Они немного философы, эти настоящие киллеры. В каждой профессии есть своя элита: те, кого уже не интересуют деньги и успех. Их интересуют вершины мастерства. «Мне по душе строптивый норов артиста в силе, он отвык». Они едят только диетическое, совершают упорные медитации на специальном коврике, истязают тело долгими тренировками. Женщины их не интересуют. Они нужны им, чтобы поговорить – если, конечно, это женщины, с которыми стоит говорить.
Так Артемов за считанные минуты придумал класс продвинутых киллеров – интеллектуальных чистильщиков, которые, уничтожая одного жирного грабителя по униженной просьбе другого, испытывают мстительную радость: вот и еще один паразит лопнул, упившись нашей кровью. А там и до заказчика дойдет – мало ли у него противников. После удачного дела он бросает снайперскую винтовку на чердаке и спешит домой – к своей манной каше, экологически чистому салату и ледяному молоку.
Удивлять надо было сразу. Следующее свидание Артемов назначил не в кабаке и не у себя, а в Сокольниках. Была осень, сухие коричневые листья шуршали под ногами. Садовники в желтых стеганых жилетках поверх ватников жгли костры. Он рассказывал Кате Остапчук о милых и необязательных вещах – о своей собаке, об армейской службе. Как-то случайно вырулили на Китай. Он стал рассказывать о китайском стихосложении, щедро привирая.
– Вот, например,- говорил он с трогательной серьезностью.- Простой русский глагол «любить».
Катя слегка зарделась – или ему это показалось?
– Он китайского происхождения,- с каменным лицом продолжал Артемов.- Был известный китайский поэт Лю Цзин, в просторечии просто Лю. Когда мужья соблазненных им женщин собирались его колотить, они кричали друг другу: «Эй, пойдем Лю бить!» Этот глагол перешел в Индию, а оттуда его привез на Русь Афанасий Никитин. До него у нас тут говорили просто «трахать». «Я тебя трахну, Любава!» – и Катя расхохоталась. Похоже, ее устраивало это обещание.
Разумеется, Артемов выбрал Сокольники не просто так. Он любил стрелять в местном тире, едва ли не лучшем из открытых тиров Москвы. Катя палила в белый свет, как в копеечку, и хохотала не умолкая. После этого Артемов спокойно взял десять пулек и все их торжественно всадил в движущиеся мишени.
– О, это серьезно,- уважительно сказала Катя, попросила старичка-тировладельца повесить для нее мишень и пятью пулями выбила тридцать восемь.
– Ничего,- снисходительно сказал Артемов, попросил не снимать листок и всадил следующие пять пуль в дырки от ее попаданий. Ему почудилось в этом что- то фрейдистское. Катя посмотрела на него долгим взглядом и ничего не сказала.
В тот вечер они перешли на ты. В дебрях парка Артемов извлек пневматический пистолет – любимую игрушку, отцовский подарок к дембелю,- и, доставая из кармана пульки, стал постреливать по ее заказу в старые плакаты, вышибая буковки. На ее месте, оставшись среди пустого осеннего парка с киллером наедине, Артемов испугался бы, но Катя вела себя с такой уверенностью и свободой, что он влюбился окончательно.
– Честно говоря,- сказала Катя,- на твоем месте я проводила бы с жертвой предварительную беседу. Ты действуешь успокаивающе. У меня сейчас проблемы, а я про них не вспоминаю вот уже три часа.
– Если проблемы серьезные, я помогу,- пожал он плечами.
– За сколько?
– Из любви к искусству.
– Скажи… а как на тебя выходят серьезные заказчики?
– Если я тебе расскажу всю цепочку, ты все равно ничего не поймешь. Слава богу, тебе эти имена ничего не скажут.
– А все-таки?
– Вчера я виделся с Ханом,- скучно перечислил Артемов, с ходу импровизируя убедительные клички.- Хан сказал, что Серого перестал устраивать Тяпа. Я связался с Серым. Серый через Толстого Брата передал мне аванс. Я поехал к Барыбе, но Тяпа почуял и предупредил Измайловских, а сам не приехал. Он не знал, что Серый скорешился с Измайловскими. Тяпа успокоился и пошел выгуливать Усатого,- это терьера его так зовут, Усатый… то есть звали… Ну и все.
– Что – все?
– Больше не выгуливает. Слушай, неужели тебе это интереснее, чем про Китай?!
– А ты не знал Солоника?- задумчиво спросила она.
– Я знал Солоника,- лаконично ответил Артемов, лихорадочно придумывая, каков был Солоник в личном общении.
– Он действительно мертв?
– Как пень,- убежденно ответил Артемов.- И поделом.
– Почему? Он дорого брал?
– Он обидел Котика,- сымпровизировал Артемов.- Он очень сильно обидел Котика. Все вышло из-за этого. Я не последний человек в Москве, но и я не стал бы обижать Котика.
Катя усмехнулась.
– Про Котика я наслышана…
«Интересно, откуда,- подумал Артемов, усмехаясь в ответ.- Я выдумал этого Котика две минуты назад».
За время последующих прогулок – всегда долгих, иногда сопровождавшихся чаепитием в скромной артемовской квартире (родители деликатно исчезали в гости),- Артемов успел рассказать Кате Остапчук несколько кратких, но сочных историй в духе экономических расследований Юлии Латыниной – столь же непонятных и кишащих кликухами. Катю интересовало все: например, ей было очень интересно, как Доренко не боится так ругать Лужкова.
– Смотри,- с нажимом, как непонятливой школьнице, разъяснял Артемов.- Береза проплачивает норильский газ. Так?
– Так,- кивала Катя, хотя о норильском газе слышала впервые.
– А Лебедь в свою очередь проплачивает, чтобы не трогали каспийскую нефть.
– Господи, ему-то что до каспийской нефти?!- округляла глаза Катя.
– Ему – ничего, но он держит все капские глиноземы, а канские глиноземы нужны Сухому, который держит Каспий,- снисходительно пояснял Артемов.- А дальше все просто: Лужок проплачивает Кострому и Вологду, Позгалев в Вологде обеспечивает прикрытие Потанину, Потанин сбрасывает Абрамовичу, а Абрамович заинтересован в том, чтобы на Каспии не было людей Черномырдина. Понятно?
– Теперь понятно,- кивала Катя.
Ее понятливость была феноменальна. Артемов ни за что бы не разобрался в лабиринтах собственного вранья, но хорошо знал, что для убедительности – и это главная особенность нового русского языка,- надо употреблять так называемые глаголы сильного управления без зависимых слов: сбросить, проплатить, сказать… Все проплачивали и сбрасывали неизвестно что, суетились вокруг пустоты, и именно в этом заключалась великая суть виртуального русского бизнеса, до которой и Пелевин не доехал. Кстати, книга с автографом Пелевина (они были немного знакомы, обменивались специальной литературой по Китаю, как обмениваются ею все продвинутые московские китаисты) расположила Катю к Артемову настолько, что последовал поцелуй.
– Слушай,- сказала она ему через неделю, когда роман стремительно летел к главному своему этапу.- Ты обещал однажды, что мог бы меня выручить.
– Смотря чем.
– Понимаешь, я-то сейчас в порядке, но вот на мою подругу серьезно наехали. Она уступила свою машину одному парню – прокатиться. Он прокатился и въехал в чужое новое «вольво». И смылся. Они засекли номер, по номеру вышли на Олю, но она ни в чем не виновата. Понимаешь? Надо сделать так, чтобы они отстали – у нее сейчас нет свободных денег…
Отступать Артемову было некуда. Он вспомнил все, чему его когда-то учили в секции карате, сунул в карман пневматический пистолет и пошел на стрелку вместо Оли. Стрелка была назначена на Профсоюзной, напротив ресторана «Ханой», под большим солнцеобразным памятником Хо Ши Мину. С отвращением чувствуя дрожь в коленях, Артемов вылез из «Таврии», направился к памятнику, по возможности небрежно покручивая на пальце ключи, и прямо под носом доброго вьетнамца обнаружил того, с кем ему предстояло встречаться. Ожидавший тоже был явно напряжен и тоже крутил на пальце ключи. Взглянув друг на друга, оба с облегчением расхохотались. Перед Артемовым стоял его однокурсник Петя Морошкин – простой, широкоплечий и веселый малый, вечно без копейки денег.
– Ты чего, Петь?- спрашивал Артемов, ударяя его по плечу, когда они взяли по пиву в ближайшей забегаловке.
– Да эта… дура моя… взяла отцовский «вольвешник», захотела поездить,- ну, и на светофоре ее этот шибанул. На «девятке». Она сама же была виновата – надо было уступить, а она поперла. Запомнила номер, через ГИБДД выяснила и мне говорит – стребуй, мол, с него бабки. А машина оказалась не его, а хозяйка какая-то ужасно крутая: я, говорит, пришлю к вам своего представителя… Ну, думаю, попал! Я ведь ей не говорю, что я студент. Кто сейчас будет со студентом… Морда у меня, сам видишь, широкая,- я ей дал понять намеками, что с солнцевскими дружу, она варежку и разинула. Не, Коль, она полная дура, но у нее, Коль,
