всей прямотой скажу. Модель твоя хороша, слов нет… А машина-то получится сложной, очень сложной и, почти наверняка, работать не будет. Да. Это — на семьдесят процентов из ста! Поверь моему опыту. А дел с ней навалится, а беспокойства — выше головы.
Шевелёв сел на жёсткий стул у самой двери.
Журавленко побледнел, но улыбнулся:
— Иначе говоря, товарищ Липялин, вы сделаете всё возможное, чтобы эту машину не строили?
— Ну вот, опять ты меня не так понял. Машину построим. В этом ты можешь быть уверен. Кое-кто уже о ней печётся…
Он испытующе посмотрел в глаза Журавленко:
— Тебе, конечно, известно, что с утра пораньше сам Дмитрий Евгеньевич Корсак звонил?
— Нет, не известно, — сказал Журавленко.
Липялин показал пальцем на потолок.
— И не только мне, — директору звонил. Странно… вчера увидел модель — сегодня уже звонки. Между прочим, есть у тебя с ним что-то общее. Нос не похож, у него с горбинкой. Рот… тоже не похож. А какое-то сходство есть. Он не родственник тебе? Признавайся-ка честно.
— Родственник. Как же иначе… — спокойно сказал Шевелёв, хотя прекрасно знал, что Журавленко видел вчера Корсака впервые в жизни.
В голосе Шевелёва тонкий слух Липялина уловил едва заметную брезгливость и едва заметную иронию.
Вероятно, трудно было ему понять, что существует между людьми не только родство крови, что возникает иногда и более глубокое родство дела и цели.
Зато Липялин мгновенно понял, что говорить на эту тему ему больше не стоит. Он деловито хлопнул ладонью по столу и деловитым тоном сказал:
— Значит, так. Получим распоряжение и начнём разработку. А ты можешь заняться своими делами. Теперь твоя архитекторская работа курортом тебе покажется! Да-а, изобретательское дело — по трудности ни с чем не сравнимо. Или, может быть, ты сначала квартирой займёшься. Помнится, у тебя она над подвалом. Попросишь обменять на квартирку в новом доме — сделают. После вчерашнего твоего триумфа — определённо сделают. И заслужил, ничего не скажешь! Так что теперь ты свободен. В случае, если нам понадобишься, — вызовем. Да-а, сложноватая машина… Процентов семьдесят из ста, что работать не будет. Построим — могут упасть твои акции…
Журавленко спросил:
— Где мы находимся? На бирже?
Пётр Петрович Липялин улыбнулся во всё своё широкое розовое лицо:
— Акции! Это же так говорится! Значит, условились: понадобишься, — вызовем.
Журавленко встретился глазами с Шевелёвым и сказал:
— Нет. Не условились. Я могу здесь понадобиться каждый день, даже каждый час…
Липялин засмеялся:
— Уж не собираешься ли ты с места в карьер идти работать на наш завод?
— Именно так и собираюсь сделать.
Липялин встал из-за стола, подошёл к Журавленко, похлопал его по локтю и отеческим голосом начал уговаривать:
— Чудак ты, Иван. Да пойми: тебе опять придётся тратить массу сил, осваивать громадное производство. Думаешь, что всё так просто?
— Нет, этого я не думаю. Но я надеюсь, что помогу тридцати процентам победить твои семьдесят.
Пётр Петрович Липялин развёл руками:
— Что ж… Наймом рабочей силы ведает директор. Если согласится, — пожалуйста!
А когда Журавленко с Шевелёвым вышли из его кабинета, он злобно посмотрел им вслед, потом снова подпёр кулаками щёки и процедил сквозь мелкие остренькие зубы:
— Этого мне ещё не хватало!
Глава тридцать восьмая. Краткая история липялинских поворотов
Директор завода выслушал Журавленко и обещал дать ему ответ через неделю.
И Шевелёв и Журавленко понимали, что неделя для решения такого вопроса — это совсем небольшой срок, но они опасались, что Липялин воспользуется этой неделей, и тревожились за судьбу машины.
Уже давно вернулись они с завода, уже пришли узнать как дела Яков Ильич и Сергей Кудрявцев, а Журавленко ещё лихорадило после разговора с Липялиным, как от озноба.
Лёва так бежал из школы к Ивану Григорьевичу, что Маринка, отставая, кричала:
— Не смей приходить раньше меня! Не смей без меня спрашивать!
И они успели услышать о встрече с Розовеньким — с Липялиным.
Они сидели сбитые с толку липялинскими поворотами, о которых с невесёлой иронией рассказывал Журавленко и изредка кое-что дорисовывал Шевелёв.
Не только ребята, и взрослые не могли до конца понять, — чего же добивается Пётр Петрович?
Ему не хочется, чтобы строили машину, — это было ясно.
Не хочется, чтобы Журавленко приняли на завод для помощи в работе над его машиной, — это тоже было ясно.
А почему не хочется?
Вот чего никто не мог понять.
Яков Ильич сказал, что всё из-за того, что машина «не стук-грюк — и свалил с рук», что не любят липялины, когда посложнее работёнка.
А Журавленко согласился, но добавил, что есть ещё какая-то неизвестная ему, скрытая причина и, кажется, — самая главная.
— Боится он чего-то… — сказал Шевелёв.
Маринка подхватила:
— Ну конечно, боится, что Иван Григорьевич расскажет, как он говорил: «Немыслимая затея»!
Взрослые не обратили никакого внимания на её слова, а Лёва буркнул:
— Замажет. Отопрётся.
И тревоживший всех вопрос остался открытым.
На другой день ребята в школе спрашивали:
— Ну что? Ну как? Выяснили про Розовенького?
Маринка и Лёва рассказали всё, что они знали, и вместе с одноклассниками и старшеклассниками начали решать, что же он за человек?
— Никакой он не шпион, — говорили ребята. — И не вредитель тоже. Про настоящих вредителей они читали — и те совсем не такие. На Сальери он тоже не похож. Сальери старался быть таким, как Моцарт, да таланта не было. Сальери самый разнесчастный завистник. А Розовенький, судя по всему, вовсе не похож на несчастного. Но как бы это узнать, — отчего он всё время поворачивает и туда и сюда?
Это по-прежнему оставалось нерешённым.
Да, бывают скрытые причины поступков. Некоторые умеют скрывать их так ловко, что иногда проходят годы, пока удаётся вытащить их наружу. И когда это удаётся, — многим становится легче дышать.
Поэтому надо рассказать вам краткую историю липялинских поворотов, которую Лёва и Маринка, к сожалению, узнать не могли.
Всё случилось из-за того, что Пётр Петрович Липялин очень любил руководить и совсем не любил то,
