Я вдруг осознала, что в этот момент его рука с толстыми пальцами, описавшая полукруг, выглядит почти как женская с длинными и нежными пальчиками.
Как это у него получилось — не понимаю! Но я даже глазами захлопала, чтобы вернуться в реальность — потому что это показалось мне просто магией — как выразилась бы моя мамочка, «морок, да и только!»…
Действо тем временем продолжалось. На губах Донатовского появилась легкая полуулыбка с оттенком горечи, и он отвернулся в сторону, досадливо поморщившись.
Потом он посмотрел на невидимого собеседника с ненавистью, легко хлопнул ресницами, тоже как-то идеально по-женски, и сказал:
— Значит, мне не на что рассчитывать?
После этого он швырнул окурок и прошептал:
— Будьте вы прокляты!
Я сидела, оглоушенная, так как только что видела Лизу, и никаких сомнений в этом у меня не возникло.
Донатовский же, как заправский медиум, уже наблюдал за моей реакцией с легкой насмешкой.
— После чего она ушла, как блоковская Незнакомка. Загадочно дыша духами и туманами и все такое… Меня она не соизволила даже заметить, будто меня не было в том пространстве, которое они занимали. Я даже почувствовал себя стариком Мерлином, провалившимся в четвертое измерение. Да к тому же я был чертовски занят ее кавалером, поскольку мне он показался весьма достойным внимания.
— Почему? — спросила я.
— А мой Тригорин… Я же должен с кого-то списывать жесты, взгляды, улыбки. Он крайне соответствовал, на мой взгляд, образу. Я даже пожалел, что отсутствует Федька, которому надо все это намотать на ус. Этот балбес чертовски красив, не спорю, но лоска ему не хватает. Вместо аристократа всегда появляется нувориш, не более… Так что я чуть не вскрикнул от обиды, что Федьки нет, дабы я показал бы ему, как надо вести себя настоящему джентльмену, а не разбогатевшему выходцу из трущоб… Кстати, Саша, знаете, как тот же Чехов характеризовал наших купцов? Дай бог памяти… Ах, вот. «Все они только случайно разбогатевшие обитатели трущоб». Впрочем, за точность цитаты не ручаюсь. Так и мой Федор примерно таков… Ну, ладно. Я отвлекся. Личность этого мужчины была столь примечательна, что я, затаив дыхание, боялся спугнуть момент. Он был настолько аристократичен, что это сквозило в жестах, и в обертонах голоса, и в улыбке. Сколько я мог его наблюдать? Одно мгновение, не больше… Я был обязан это мгновение ухватить! Посему я впился взглядом в этого типа. Он, к сожалению, отреагировал неадекватно на мой интерес. Злобно зыркнул на меня глазами и вышел вон, что-то ворча себе под нос, тут же разрушив первое впечатление, как если бы Венера Милосская вдруг грязно выругалась и сплюнула сквозь зубы, мгновенно превратясь в рыбную торговку. Так что войти вглубь я не успел.
— Как это вглубь?
— Де-точ-ка, я же вам сказал, мы люди паранормальные. Я говорю о нашем умении входить в «малый круг»… Впрочем, о чем это я? Вы же никогда не сталкивались с учением Константина Сергеевича! Малый круг — это «внутреннее я» героя. Знаете, что это развивает? При желании по-настоящему талантливый человек может легко войти в глубь интересующей его личности. Такой телепатический экскурс, когда есть возможность уловить внутреннее «дао» человека.
— Какая жалость, что вы не успели этого сделать! — искренне воскликнула я.
— Да мне хватило и его внешности, — махнул он рукой. — Мне даже думается, что он был внешне воплощенным. То есть внутри он был точно таким же, как внешне. «Лондонский денди», у которого все разложено по полочкам, и он так утомился от этого занятия, что ему смертельно хочется спать. То есть я неправильно выразился. Ему хочется заснуть «смертельным сном». Так лучше и вернее…
Ого! Я начинала смотреть на Донатовского с интересом.
Судя по всему, этот человек мог дать мне куда больше, чем я на то рассчитывала!
Он увлекся. Он говорил, показывал, и я поняла, что этот человек, если с него снять эту «шелуху» псевдоноваторства, как это ни странно, гениален!
Он полностью погружался в образ: меняясь сам, он превращался в изображаемого.
Очень скоро я прекрасно знала, как выглядел собеседник Лизы, более того — я могла определить, что сей индивидуум наверняка относится к преуспевающим гражданам нашего общества.
И лишь одно оставалось покрытым мраком тайны — что связывало его с Лизой? Адюльтер, который она с наивностью восприняла как большое чувство?
Наша беседа с Донатовским подходила к концу. Он начинал нервно поглядывать на часы.
— Простите, — наконец решился он. — Дело в том, что на сегодня у меня назначена одна небольшая встреча. Так как это рандеву с дамой, я не считаю себя вправе опаздывать. Поэтому…
Он замер, ожидая нашей реакции.
— Да, конечно. Последний вопрос…
— Я слушаю, — кивнул он с готовностью.
— Вчерашний вечер… Вы ничего странного не заметили?
— В смысле? — удивленно вскинул он брови.
— Лиза никуда не спешила? Была ли она спокойной или, наоборот, — взвинченной? Вообще, в ней ничего не изменилось?
— Знаете, я ничего особенного не заметил… Разве что, напротив, если меня и удивило вчера что-то в Лизе, так это ее спокойствие. Нет. И она не только никуда не спешила, но, как мне показалось, ушла из театра одной из последних.
Больше он говорить был не намерен. Снова стал напряженным и деловито взглянул на часы.
Ну, что ж…
Я протянула ему нашу «визитку».
— Если вы что-то узнаете, позвоните. Хорошо?
Он кивнул.
— Хотя не могу вам этого обещать, — не удержался он от насмешливой улыбки. — Я все-таки не люблю сыщиков.
Глава 7
Из «бункерного театра» мы вышли в загробном молчании. Если этакая молчаливость свойственна Сережке, то мое нежелание разговаривать удивило меня саму.
Более того, отчего-то и мои мысли обрели мрачную окраску, будто я только что побывала в пристанище вампиров.
Еще этот ужасный туман! Сейчас он, казалось, засасывает в себя, как огромный троглодит, и более того — сам проникает в меня, превращаясь в туманную инстанцию.
Мы шли по улице, держась за руки, и наконец я поняла, что молчание становится невыносимым.
Мои мысли сбивались, и я никак не могла понять, «катит» Донатовский на подозреваемого или его надо из черного списка вычеркнуть с некоторым сожалением?
По каким-то деталям я вполне могла заподозрить его в убийстве. Тем более что иногда его «паранормальные» глаза зажигались лихорадочным огнем, и тогда я легко представляла его в образе маньяка. Если бы… Если бы с такой же потрясающей легкостью он не становился в одно мгновение совершенно иным!
Что там ни думай, а Донатовский — тип весьма загадочный. Чего стоят его рассуждения о смерти, которыми он порадовал меня в конце нашей беседы!
«Смерть, смерть — вот что является основой любого творчества!» — увлеченно тараторил Донатовский, не обращая внимания на то, что Пенс уже пытается выбраться на свободу.
Словно опасаясь, что мы освободимся раньше, чем он выскажет нам наболевшее, Донатовский занял
