можешь спать, а я не нахожу уже сна. Все ночи я провожу в бессоннице, слышу каждый шорох и все время думаю, только думаю.
Тут старик Христиан собрался с духом и решил просить своего господина простить Лору, чтобы хоть на склоне лет украсить свою жизнь ее любовью. Прежде чем граф успел его остановить, Христиан опустился перед ним на колени.
— Что тебе нужно. Христиан? — спросил граф.
Он откинулся в кресле и мрачно взглянул на своего слугу.
— Для себя мне ничего не нужно, — отрывисто произнес Христиан, — Бог мне свидетель, что я ничего не хочу и ничего не желаю. Я умоляю вас, ваше сиятельство, не отвергайте того счастья, которое Господь может еще дать вам, и не отталкивайте от себя единственного вашего утешения.
— Молчи, Христиан! Я знаю, о чем ты говоришь.
— Я не буду молчать! Гоните меня от себя, а я не уйду, так как знаю, что я вам нужен. Я считаю своим священным долгом говорить. Ваше сиятельство! Призовите вашу дочь, вашу единственную дочь, вашу Лору. Снимите с нее ваше проклятие. Примите ее и простите ей то, что она стала женой разбойника. Если вы это сделаете, то Лейхтвейс сможет начать новую, честную жизнь. Он мог бы уехать со своей женой за границу, туда же могли бы уехать и вы, да и я отправился бы с вами. И все были бы счастливы.
Старый граф сердито топнул ногой.
— Приказываю тебе молчать! — крикнул он. — Ты хорошо знаешь, что эта недостойная женщина для меня больше не существует. Когда я умру, ты похоронишь меня, и если она явится и пожелает молиться у моего гроба, то приказываю тебе прогнать ее, так как я не найду покоя в могиле, если слезы ее оросят ее.
— Какое ужасное поручение, — простонал Христиан.
— Она погубила не только себя, — продолжал граф, — но она запятнала честь моего имени и всего нашего рода. Встань, Христиан, и выслушай меня. Я объясню тебе, почему я проклял ее, и ты согласишься со мной, что я был прав.
Христиан встал и, дрожа всем телом от волнения, прислонился к камину.
— Род графов Берген, — продолжал старый граф, — существует с незапамятных времен. Мои предки владели лучшими замками на берегу Рейна, и наш род существовал еще задолго до рода нынешнего герцога. В жилах графов Берген текла чистая кровь, и ни разу в семье не было недостойного брака. Если случалось, что та или другая из женщин нашего рода любила человека, ниже ее стоящего по происхождению, то ее отправляли в монастырь и она там умирала. А что сделала моя дочь Лора? Она вышла замуж не только за человека ниже ее стоящего по рождению, не за рабочего и не за бедняка — а за преступника, за негодяя, который сначала был браконьером, потом стал разбойником, а в конце концов и убийцей. Имя его проклято повсюду на побережьях Рейна. Дочь графа Бергена тоже затоптала в грязь свое имя, и ныне, когда упоминается имя Лейхтвейса, то с презрением вспоминают также об имени графов Берген. Когда я умру и на том свете — я верю в загробную жизнь — встречусь с моими предками, и они спросят меня: «Соблюдал ли ты чистоту нашего имени? Сохранил ли ты честь нашего рода?» — что я им отвечу?! Говори, что я отвечу? Да, я должен буду опустить глаза и молчать, так как я виновен в бесчестии моего рода.
Старый граф медленно встал. Длинная, белая борода покрывала его грудь подобно серебряному панцирю, и в эту минуту, когда он говорил о чести своего имени, он походил на тех бого-героев, которые в минувшие века отправлялись в Святую землю на защиту Гроба Господня.
Христиан не ответил ни слова. Печально опустил он голову на грудь, пожелал своему господину покойной ночи и вышел из комнаты. Но он не лег спать, так как всегда дожидался, пока ляжет его господин. Он ушел в свою комнату, взял Библию и снова стал искать какое-нибудь изречение, которое доказало бы, что не следует придавать слишком много значения роду и имени. Старый граф не убедил его, так как он все-таки придерживался того мнения, что любовь должна побеждать все сомнения и доводы.
Граф фон Берген тоже взял книгу и начал читать, присев к маленькому столику, на котором стоял канделябр с пятью свечами. Из-за окон доносился рев осенней бури; в лесу стонали и трещали деревья, сгибаясь до самой земли под напором ветра. В душе старика тоже бушевала буря. Он так глубоко задумался, что не заметил, как снаружи за окнами появилось очертание двух человеческих фигур. Он не расслышал, как кто-то открыл снаружи окно и как оба пришельца влезли в комнату.
Это были Лейхтвейс и Лора.
Только в то мгновение, когда они соскочили с подоконника, старый граф оглянулся. Он оттолкнул столик с книгой, схватился за свою палку, стоявшую рядом, и хотел бежать. Но у него не хватило сил на это, и с глухим стоном он опустился в кресло.
В ту же секунду Лора бросилась к ногам своего отца. Пышные волосы ее распустились. Лицо ее выражало горячую мольбу.
— Отец! — воскликнула она, вся в слезах. — Я еще раз являюсь к тебе, чтобы сломить твое упорство. Я не могу быть счастлива, будучи проклята тобой. Если ты желаешь мне добра, то сними с меня проклятие. Скажи, что ты прощаешь меня и благослови мой брак.
Старик поднял палку и указал на дверь.
— Вон! — дико вскрикнул он. — Вон отсюда! Вот мой ответ.
— Отец, я не уйду отсюда, не высказав тебе всего. Я хочу объяснить тебе все, рассказать тебе, как все произошло. Я не могла не последовать за любимым человеком. Отец, ты всегда был добр и милостив. Ты жалел бедняков и отверженных, неужели же ты не пожалеешь своей единственной дочери? Нет, на это мой отец не способен. Взгляни на него, я привела его с собой. Посмотри ему в глаза, и ты увидишь, что он, хотя и ведет предосудительный образ жизни, все же хороший человек. Тебе стоит сказать одно слово, отец, и ты спасешь твою дочь, ты спасешь ее душу и доставишь ей счастье на земле. Какое счастье доставило бы мне сознание, что вы друзья, что вы не ненавидите друг друга, а заключили между собою навсегда мир.
— Ты осмеливаешься предлагать мне это, — вспылил старый граф, — ты, отверженная, дерзаешь унижать меня предложением вступить в дружбу с разбойником, с преступником. Уйди отсюда, иначе я чувствую, что не властен над собой и впервые употреблю против тебя насилие.
— Бей меня, отец, — воскликнула Лора, — бей, но выслушай! Я буду целовать твою бьющую руку, так как этим ударом ты докажешь, что питаешь ко мне отеческое чувство, что ты еще принимаешь участие во мне.
— Я осквернил бы эту палку, — сурово возразил граф, — так как она сделана из хорошего дерева и не должна касаться отбросов общества. Довольно тебе этого, или ты хочешь услышать еще более горькую правду? Прекрати свои мольбы, иначе со мною снова из-за тебя может случиться удар. Быть может, ты добиваешься моей смерти? Быть может, твой любовник уговорил тебя довести меня до исступления, чтобы я на склоне дней своих наложил на себя руки и тебе досталось бы наследство? Если разбойник Лейхтвейс построил на этом свои расчеты, то он жестоко ошибается. Я уже составил завещание и устроил так, что от всего того, на что ты раньше имела законные притязания, тебе останется лишь один медный грош. Закон предписывает, что всякий, рожденный в законном браке отпрыск рода графов фон Берген, должен так или иначе получить известную сумму денег. Что ж, грош тоже деньги.
Старик разразился ужасным хохотом, гулко прозвучавшим в большой комнате.
Лейхтвейс хотел подойти к Лоре, поднять ее и увести.
Но она сделала ему знак остановиться, так как все еще на что-то надеялась.
— Отец! — воскликнула она. — Ты жестоко оскорбляешь меня таким предположением. В моих жилах течет кровь гордого рода фон Берген, и мне, после твоих слов, следовало бы только уйти от тебя навсегда. Но я хочу испытать все средства и потому клянусь тебе памятью моей дорогой матери, которую ты любил больше всего на свете, что не из корысти я явилась к тебе. Я заявляю и беру Бога в свидетели, что отказываюсь от всякого наследства. Пусть богатство графов Берген достанется нищим. А тебя, Лейхтвейс, я спрашиваю, одобряешь ли ты то, что я сказала, и согласен ли ты с моим заявлением?
— Да будет проклят тот грош из состояния моей жены, к которому я прикоснусь!
Произнеся это, Лейхтвейс приблизился к креслу, в котором сидел старый граф.
Противники смерили друг друга взглядами.
— Встань, Лора, — произнес Лейхтвейс, поднимая свою жену, — ты сделала все, что было в твоих силах, чтобы тронуть каменное сердце твоего отца. Случилось то, что я предсказывал тебе. Скорее ты своими нежными руками поднимешь гору, чем переубедишь этого старика.
— Итак, надо уходить, — рыдая воскликнула Лора. — Я уйду, не сняв с себя проклятия отца. Отец! За это ты ответишь перед Богом, в этот час ты совершаешь великий грех, более ужасный, чем тот, который я совершила, следуя за любимым человеком и принимая участие в его преступлениях. Мы с ним — Бог нам свидетель — согрешили из взаимной любви, а ты, отец, грешишь из гордости.
Граф Берген медленно встал. Глаза его сверкали, когда он громко воскликнул:
— Да, я горд, так как я граф фон Берген и никогда в жизни не запятнал своего имени. Ты же первая представительница нашего рода, которая отдала себя человеку, стоящему неизмеримо ниже тебя.
Едва старик произнес эти слова, как Лейхтвейс совсем близко подошел к маленькому столу, за которым стоял граф.
— Ошибаетесь, граф фон Берген! — воскликнул он. — Мы уйдем через несколько минут, и вы никогда больше не увидите вашей дочери. Но прежде чем уходить, я отвечу вам на ваши слова и унижу вашу гордость. Этим я отомщу вам за все. Вы утверждаете, что ваша дочь первая в роде, которая из любви отдалась человеку, ниже ее стоящему по рождению. Я докажу вам, граф фон Берген, что в истории вашего рода уже однажды произошла точно такая же потрясающая трагедия, что не в первый раз графиня фон Берген становится женой человека, не только ниже ее стоящего, но и презренного отверженца.
Граф содрогнулся и обеими руками оперся о столик. Широко открытыми глазами смотрел он на Лейхтвейса, который стоял перед ним, скрестив руки на груди.
— Несколько сот лет тому назад, — начал Лейхтвейс, — на берегу Рейна возвышался гордый замок графов фон Берген. Это был великолепный замок, со множеством башен, отражавшихся в зеркальных водах реки, и когда открывались его ворота, то туда входили и выходили знатные особы в богатых одеяниях. Целые полчища слуг сопровождали господ, и всегда у них было много дела, так как графы фон Берген славились своим широким гостеприимством. Всех гостей они принимали радушно и с распростертыми объятиями.
Старый граф кивнул головой. Лейхтвейс говорил правду — род графов фон Берген имел блестящее прошлое.
— Один из лучших замков графов фон Берген, — продолжал Лейхтвейс, — был расположен вблизи Дюссельдорфа. Там жил граф Куно фон Берген, который тогда был главой всего рода. Это был благородный человек, соратник и советник своего герцога, пользовавшийся уважением даже у германского императора. У него была красавица дочь, по имени Адельгейда. Равной ей по красоте трудно было сыскать на всем побережье Рейна, но вместе с тем она была и образцом добродетели. Граф Куно лелеял гордые мечты: он не хотел удовлетвориться простым дворянином в качестве зятя, а хотел, чтобы на его дочери женился по меньшей мере герцог, из тех, которым было предоставлено право участия в выборах императора. У владетельного герцога был сын, принц Эгинальд. О нем и думал граф Куно. И действительно, казалось, что Эгинальд по уши влюблен в красавицу Адельгейду, да и она сама была к нему неравнодушна.
Пришла зима. Гости, прожившие чуть ли не всю осень в замке графа Куно и принимавшие участие в устраиваемых им охотах, разъехались. Но ненадолго. Они уехали только для того, чтобы приготовиться к зиме, в течение которой предстоял ряд новых торжеств и увеселений в замке графа Куно. Всякий родовитый
