Николай Голь, Елена Шварц, Полина Беспрозванная, Виктор Ширали, покойный ныне Геннадий Григорьев…
Когда-то… я не знаю точно когда, здесь читали свои стихи Бродский [4] и Соснора[5]. До сих пор стены дворца хранят воспоминания о Викторе Топорове[6] и Михаиле Гурвиче (Яснове[7]), Николае Беляке – режиссере известного в Питере «Интерьерного театра», Евгение Вензеле[8], Елене Игнатовой[9]. Известный всем, кто хотя бы один раз выпил маленький двойной в «Сайгоне»[10] Виктор Колесников (Колесо). Вот ведь – мир тесен!
Все эти люди – живые или уже перешагнувшие порог вечности – часть необыкновенной ауры Аничкова дворца, его духовной составляющей, еще не раз сойдутся, привлеченные светом лампы Нины Алексеевны Князевой, услышав ее взволнованный и одновременно с тем ласковый и добрый голос…
К слову, моя мама тоже из «Дерзания», только она там занималась не стихами, а прозой, так что у нас это семейное.
Межпланетный пионерский слет
– Сейчас, наверное, уже мало кто помнит знаменитую «Академичку», – начинает свой рассказ Дмитрий Вересов[11], – впрочем, все студенты университета туда ходили в столовую, потому что там продавали пиво в бутылках. То есть в университете, разумеется, была своя университетская столовая «Восьмерка», но бутылочного пива там не было, а в «Академичке» было.
Однажды то ли после занятий, то ли вместо занятий захожу в «Академичку», а там сидит сильно перепохмелившейся Гена Григорьев и что-то пытается сочинить.
Подхожу.
– Пива хочешь?
– Давай.
– Что маешься?
– Да вот, стихи для Дворца пионеров нужно сочинить. Прямщас.
– А тема какая?
– Ой, – Гена кривится, – межпланетный пионерский слет. Как планеты-то у нас называются?
Ну, посидели, попили, повспоминали планеты. Выпили за астрономию. М-да. Гена уже на гране отрубона, а стихи сдавать сегодня. За это, между прочим, деньги платят. В конце концов в результате совместного шизования получилось:
По- моему гениально!..
Растерзанная вечность
В школе я много болела, почти не ходила на физкультуру и внешне словно не взрослела. Было странно смотреть на одноклассниц, которые приобретали соблазнительные женские формы, красились и чинно гуляли с мальчиками. То есть это они так говорили, что встречаются, ходят в кино, на танцы, в кафе. Некоторые приходили в школу с красными кровоподтеками на шее и плечах, которые называли засосами.
Засосы очень красиво и профессионально ставила девочка из соседнего класса за совершенно смешные деньги. Это выяснилось, когда в школу пришел отец одной из моих одноклассниц с требованием предъявить ему для расправы юношу по имени Артур из параллельного класса. Но поскольку в школе не оказалось ни одного Артура, в конце концов, правда выползла на поверхность.
Впрочем, это не уменьшило моего чувства одиночества и неполноценности. Ведь я была совершенно одна и, в то время как моих сверстниц уже называли девушками, я оставалась ребенком.
Тело начало округляться только лет в четырнадцать. Однажды в бане подружка взглянула на меня и ахнула: «Да ты же русалка!».
Я смутилась, не зная, что это может означать. Плохое или хорошее?
Разумеется, я видела, что меняюсь, не заметить такое невозможно. Больше всего, наверное, мешала грудь, но это только когда нужно было бежать. Она подпрыгивала, колыхалась, так что в разрез моей сиреневой блузки постоянно заглядывали посторонние, и это было неприятно и непривычно. Но со стороны, со стороны я себя не видела.
Все еще смущаясь реакции подружки, я добралась до дома и, подойдя к зеркалу, опустила до коленей колготки и задрала до самых подмышек платье. Эффект оказался ошеломляющим. Из зеркала на меня смотрела белоснежная копия Ники без рук, ног и головы.
Какое-то время я не могла говорить, оделась и ушла в свою комнату, потом вернулась к зеркалу еще раз, но теперь уже избавившись от одежды вовсе. Случилось чудо: я не просто выросла, а сделалась похожей на девушек с полотен известных художников, на которых только что не молилась.
С того дня я начала особенно внимательно просматривать альбомы живописи, отыскивая формы, которых мне хотелось бы достичь. Рубенс, Рафаэль, Рембрандт, Боттичелли… Их девушки кружились передо мной в волшебном хороводе шекспировских фей, словно предлагая повторить их. Отчего-то я точно знала, что сумею достичь любого из выбранных эталонов.
Даная…
Я смотрела на нее, не понимая, какое именно тайное послание заключено в лежащей на широкой разобранной постели женщине. Женщина как женщина, допустим, беременная, но… Даная не походила на все остальные картины – слишком живая, необычная, манила, звала... Живот Данаи – центр притяжения всего полотна – вызывал оторопь. Теплые цвета картины говорили о силе и умиротворенности.
Впрочем, Данаю я рассматривала не как образец для себя новой, а, скорее, из-за ее колдовской силы.
В то время в России только-только начало появляться само слово «эротика», кто-то держал дома иностранные журналы с фотографиями красивых, ухоженных моделей, демонстрирующих нижнее белье, а то и обнаженных. Мы ходили на дискотеку в ДК Моряков, где каждая девочка мечтала встретить своего единственного. Почему-то идеалом виделся моряк, которого по полгода нет дома.
Однажды перед дискотекой подружка Лена, соседка по Воейково, заехала ко мне домой, и, пообедав, мы рассматривали альбом с репродукцией картин Эрмитажа. Подобных альбомов у нас была целая полка, и я привыкла к ним, как к чему-то почти что обыденному.
То есть не совсем так, поход в реальный музей или просмотр альбомов – это всегда было проникновением в какой-то особый, прекрасный и чарующий мир, провал в кроличью нору…
Ленка никогда прежде не была в музеях и не видела ничего подобного. Она густо покраснела, разглядывая «Весну» Сандро Боттичелли, укоризненно покачала головой на Иоанна Крестителя, и затем, вдруг оттолкнув от себя книгу, закрыла лицо руками.
Ничего не понимая, я подняла с пола альбом, раскрытый на «Данае». В нашей семье к книгам относились с почтением, граничащим со священным трепетом, впрочем, никогда прежде я и не видела, чтобы кто-то так реагировал на книги вообще! Не то что в нашем доме, где книги почитались как святыни, а вообще…
– Это же порнография! Настоящая порнография! Как тебе не стыдно! – плакала подруга, странно поскуливая и не отрывая ладоней от заплаканного лица. – Как ты могла?!
В тот момент я понятия не имела, что такое порнография, поэтому просто стояла рядом, прижимая к себе альбом. Стояла и искала подходящие слова.
В тот день мы хоть и отправились на дискотеку вместе, но не разговаривали всю дорогу, я из обиды за любимую книгу, Ленка из презрения ко мне и всей моей семье, держащей в доме подобные картинки. На обратном пути я решилась снова поговорить с подругой, убеждая ее, что Даная – это красота, магия и искусство. Что художники воспевают человеческое тело, давая ему бессмертие, которого его лишила природа. Я рассказывала ей про бога-громовержца Зевса и его любовь к Данае. О рождении героя Персея…
