немного потерпеть.
— Нет проблем. Не волнуйся из-за меня, у меня достаточно дел. — С преувеличенным выражением утомленности Мануэль показал на свой толстый портфель. — Спокойно заказывай, иначе все мы так и будем тут сидеть без толку, как у Беккета, потому что твоя еда — наш Годо.
Фанни слабо кивнула, что-то промычала в ответ и секунду глядела на Мануэля со смешанным чувством растерянности и озабоченности. В последнее время Мануэль приходил в «Форе Ридер» почти каждый день, и все работники ресторана боялись его изречений и попыток завязать разговор. Он был, что называется, занудой, и обращались с ним соответственно, а Фанни мечтала о том дне, когда он это поймет и сменит ресторан.
Мануэль глядел на покачивающуюся дверь, улыбался и думал: «Замечательная женщина, деловая, ни одного лишнего слова и знает, что к чему». Ведь ее реакцию на его замечание о Годо нельзя расценить иначе как тонкое, полное скрытой иронии понимание человека с высоким ай-кью. Поэтому-то он и чувствовал себя так комфортно в «Форе Ридер». Хорошая еда, вина, и к тому же — знаменитости за каждым столиком. Для него было важным образованное, интеллигентное и в то же время непринужденное обхождение. А ведь Фанни вполне могла бы и зазнаться, в конце концов у нее ела половина правительства. Но нет — она осталась совершенно нормальной. Жаль, что вообще-то она — не его тип, а то… может быть, даже…
Мануэль подождал, пока четверо мужчин огляделись в зале и, громко разговаривая, направились к столику. Только после этого он оторвал взгляд от разложенных перед ним записей и повернулся к ним с неодобрительным видом человека, которому помешали в его личном кабинете.
— …И тут я ему сказал, что это — моя секретарша.
— А она?
— Ну ты же ее знаешь. Она, разумеется, решила, что это смешно. Но сложность была в том, что он ее не знал, никогда не видел и просто поверил мне, что она — секретарша.
— Не может быть!
— Да говорю тебе.
Они со смехом двигали стулья, усаживаясь.
— А что этот тип делает?
— Да всякую фотореалистическую ерунду. Я однажды брал у него интервью, а на празднике он вдруг появился за нашим столиком. Неплохой парень, но, кажется, немного глуповат.
— Похоже, раз он не знает даже хозяйки галереи «Искусство — три тысячи».
— Погоди минутку, самое смешное впереди. Потому что немного погодя я ему, конечно, шепнул на ухо, что к чему. Понимаешь, некрасиво было по отношению к ней, чтобы кто-то за столиком считал ее секретаршей. Ну и, кроме того, мне, разумеется, хотелось поглядеть, какое у него сделается лицо.
— Ясно.
— Понимаешь, до того он практически не обращал на нее внимания.
— А потом? Стал рассыпаться в любезностях?
— В том-то и дело, что нет. В этом весь прикол. Спросил: «Ну и что?» И по-прежнему не обращал на нее никакого внимания.
— Быть не может!
— Точно. Я даже два раза повторил, думал, может, он не слышал. Но нет: «„Искусство — три тысячи“ — ну и что?»
— Невероятно!
— Сколько ему лет?
— Немного старше нас.
— Как-то даже грустно.
— Hy да, он же знал, что такое «Искусство — три тысячи». Но…
Наконец до Мануэля дошло, откуда он знает рассказчика. Это был один из трех главных редакторов авторитетнейшего на сегодняшний день в Германии иллюстрированного журнала о культуре и моде. Кроме того, он написал книги, пользующиеся большим успехом, — «Между всех стульев: немецкая ландшафтная живопись с 1933 по 1945 год» и «Табуированная республика Германия». Мануэль тут же сделал любезное лицо и стал смотреть на их столик с таким удовольствием, словно там сидели его лучшие друзья, только и ждавшие, чтобы он к ним пересел. Потому что Мануэль был свободным журналистом. В настоящий момент даже слишком свободным. Время от времени — статьи об отце, известном в Германии архитекторе, раз в несколько недель — интервью с собственной женой, всемирно известной пианисткой, а больше за последние два года ничего и не публиковалось. И вот он сидит меньше чем в десяти метрах от человека, которому достаточно сделать одно движение рукой — и Мануэль получит работу в штате, не зависящую от отца и жены. Но чем дольше он представлял себе перспективы, которые могли бы появиться в результате разговора с главным редактором, тем сильнее чувствовал, что счастливое выражение лица, каким он одаривал совершенно игнорирующих его людей, дается ему все с большим трудом. В любую минуту один из них мог посмотреть на него, и именно в этот момент он должен оказаться в полной боевой готовности (спокойно, хладнокровно): «Мы не знакомы? Вы ведь из журнала „Красота и качество“? Превосходное издание. У кого здесь лучше заказать? Ну, я всегда заказываю у Фанни. Фанни? Хозяйка. Разумеется, она лучше всех знает, какая еда действительно свежая. Но сейчас она сама заказывает. Вот оно как (я смеюсь): весь мир заказывает, а когда круг замкнется, мы все оказываемся с пустыми руками. (Они смеются.) Чьи это слова? Шекспира. (Они удивлены, я смеюсь.) Извините, просто вырвалось. Это мои слова. Чем я занимаюсь? Я тоже журналист. Но свободный. До сих пор я не мог себе представить, что работаю где-то постоянно. Или еще лучше: потому что не могу найти подходящую команду. Или еще лучше, напрямую, почему бы и нет, но как бы шутя: потому что не хочу оказаться занятым, когда меня пригласят в „Красоту и качество“ (с улыбкой). Конечно. Я говорю серьезно. Нет, завтра у меня не будет времени, к сожалению, я должен быть в Гамбурге. Послезавтра? Получится. Если вы (или: если ты?) дадите мне адрес. Все понятно. Ну тогда пойду скажу Фанни, что вы ждете. Но учтите: и Рим был построен не за один день — возьмите вначале аперитив. Ничего, я приготовлю. Ах, этот ресторан — это почти мой второй дом».
Все это время Мануэль с такой кривой улыбкой поглядывал на мужчин, что случайному наблюдателю могло показаться, будто он готов в любую секунду кинуться на них с ножом. Не рассердится ли на него Фанни, если он нальет им — разумеется, за свой счет — шампанского? Тогда, он просто уверен в этом, договор, можно сказать, будет у него почти в кармане. А потом он может сказать Фанни, что был озабочен репутацией ресторана: ведь нельзя же заставлять главных редакторов «Красоты и качества» ждать так долго. А если им вдруг взбредет в голову написать резкий критический отзыв об обслуживании в «Форе Ридер»? Ведь такое случается сплошь и рядом. Какому-нибудь щеголю ромштекс покажется слишком жестким — и готово, фельетон на первой странице, веселенькая статья с заголовком «Подошва за двадцать евро», в которой состоятельный берлинец корчит из себя Париса, выбирающего красавицу.
Вдруг из кухни раздался громкий смех Фанни, и Мануэль повернулся к двери. В следующую минуту хозяйка вошла в зал с коробкой в руках, мимоходом кивнула ему и прошла в угол, где стояла эспрессо- машина. Доставая из упаковки пакеты с кофе и укладывая их на полку, она посмотрела на мужчин и сказала:
— Ребята, сейчас кто-нибудь подойдет. Мы сегодня немного припозднились.
— Ничего.
— Послушай, Фанни, устрицы в разгар лета? Ты собираешься нас отравить?
Фанни рассмеялась:
— Не беспокойтесь. Абсолютно свежие. Их привезли сегодня утром.
Проходя на кухню мимо Мануэля, Фанни не поглядела на него, так что он мог бы и не стараться выглядеть особенно равнодушным. На самом деле его глаза были печальны. Ну хорошо, пусть он не относится к самым важным клиентам, но он первый пошутил про устриц, и намного смешнее. Разве она не могла хотя бы вскользь упомянуть об этом? Мануэль тоже меня об этом спросил. Какой Мануэль? Вы не знаете Мануэля? Он ваш коллега. Эй, Мануэль, подойди на минутку. Позвольте представить: наш самый частый (или любимый?) гость, ой, да на самом деле можно сказать — друг, ведь здесь почти что твой второй дом, правда, Мануэль? Ну, если бы у меня еще был уголок, где поставить компьютер… Компьютер? Значит, вы тоже пишете? Дружище, нам есть о чем поговорить. Ну, ребята, я вас оставлю, мне надо назад
