отряда, а остальные следом, надеясь, что каски и плащ–палатки не выдадут в них красноармейцев. Надежда была в общем убогой — потому как вид обмоток, ботинок и торчащих из прорези гимнастерок был достаточно показателен, но что еще делать. Была мысль идти как пленные под конвоем Середы, но тут возникала проблема с оружием, пулемет и винтовка должны были быть наготове. Немного поломали голову, что брать из наличного, все утащить, всяко не выходило. Разумеется, взяли все оружие. Это даже и не сомневался никто. Потом, помня, что боец всегда с котелком, лопаткой и ложкой, прибрали первонужное. Собрали все сумки и сумчонки, даже пустую гранатную. Сидор штопаный себе Жанаев забрал, остальные повесили вместо привычного и мягкого сидора жесткие и неудобные, но вместительные футляры от немецких противогазов. Середа похихикал, заявив, что вполне эти железяки годятся для мебели, как табуретки, на что Семёнов мрачно возразил, что лучше бы рюкзак или ранец — тоже вместо мебели, подушка хорошая получается, а на этом футляре и сидеть неловко. Взяли еще пару катушек с проводом, который мог и с толку сбить встречных немцев и пригодится на обмен. В любой деревне провод вполне пригодится. Остальное так и оставили на вездеходе. Сапоги с технаря оказались впору Середе, и теперь он щеголял аккуратно обтертыми тряпочкой блестящими голенищами.
— Интересно, далеко ли до наших? — поинтересовался боец.
Середа и Жанаев переглянулись, синхронно пожали плечами. Потом Середа усмехнулся невевсело и сказал:
— Идем на восход, не промахнемся.
— Ну, пошли, что ли? — по возможности как можно более равнодушным тоном сказал Семёнов.
— Так точно — отозвался по–уставному Жанаев, а сентиментальный потомок похлопал ласково по рулю выручившей машины и погладил бочину, измазав руку в пыли, отчего сконфузился и стал вытирать ладонь пучком травы.
— Значит, Середа впереди. Мы следом. Немцы вроде только ездят, потому надеюсь, что услышим их раньше. Если слышим что — мы трое в кусты и там как бы возимся, чтоб только каски видать.
— А катушки? — спросил Лёха.
— Катушки на обочину сразу. Связисты черт знает, где лазят. Картинка привычная. Ну, уж если докопаются — тогда артиллерию попрошу знак подать — начинаем стрельбу и отходим в лес.
— Ладно. Что лучше подходит: «Химмельдоннерветтер» или «Рундпфунгерпфенгер'? Еще можно «Готтентотенмуттерэрмордер» или «Нигилистендинамитентеатеркассефербрехен» - невесело пошутил артиллерист.
— Лучше б что покороче. А то пока ты это выговоришь, нас уже перестреляют как гусей.
— Ладно. Как скажу громко «Цум бефель!» - так значит огонь. Черт, патронов у нас для внятного огня — фиг да нифига.
— Ну, мы не по шассе идем, тут публики не густо тоже. В общем — какие вопросы?
— Эта каска жутко тяжелая. Шея уже устала — пожаловался Лёха.
— Сё не каска. Сё шапка–невидимка. Заслужил — носи — посоветовал ему Середа, а бурят с Семёновым коротко хохотнули, хотя немецкие стальные шлемы и впрямь были куда тяжелее советских.
— Всё, пошли — сказал красноармеец и гуськом по травянистой обочине тронулись дальше, на восток.
Боец все время напряженно думал — не глупость ли они делают. А ну как на своих нарвутся? Стреляли же по ним из лесу. С другой стороны по дороге идти было куда быстрее и легче, чем по здешним лесам. В которых черт ногу сломит. Сплошные болота, будь они неладны.
Хотя как только кончится эта дремучесть и пойдут дороги пооживленнее такой маскарад не сработает, потому как — до первого патруля или до первой же пары фельджандармов. Что такое комендантская служба и служба тыла Семёнов знал неплохо, доводилось видеть. А раз так, понимал, что и у немцев всяко не хуже, просто не хватает у них сил на то, чтобы все контролировать. И отлично они обживут захваченные районы. Это пока еще неразбериха такая. Толком не успели наладить.
Знакомый запах, который вынес теплый ветерок, заставил бойца завертеть головой. А вслед за этим запашком кто?то странно захрапел совсем недалеко от дороги. Зашипев не хуже Жанаева, боец перехватил пулемет наизготовку и глазами показал товарищам, что пойдет — глянет. Те поняли с лету — бурят сдернув с плеча винтовку, тут же присел на колено, поглядывая назад и в сторону хрипа, Середа так же устроился с пистолетом в руке, но таращился он по ходу движения, немного помедлив, то же сделал и Лёха.
Стараясь как можно тише продвигаться в придорожном кустарнике, Семёнов двинулся не прямо на шум, а чуток забирая в сторону. Запах стал ядренее и вскоре боец увидел, откуда он прет, этот так надоевший за последние дни запашок. В подлеске, перекосившись, стояла обычная телега, от которой густо перло сладковатым тошным душком. Впряженная в телегу тощая, изможденная лошадка, встряхнула головой и, потянувшись к Семёнову, коротко заржала, зафыркала губами. Боец закинул пулемет на ремень, тут никакой опасности не было — да и лежащие на телеге тела были в знакомой, родной форме. Боец похлопал лошаденку ласково по шее, негромко позвал своих товарищей. Вскоре все четверо стояли рядом с телегой, бурят тут же ловко и умело помог приятелю выпрячь лошадку, потому как тоже с первого взгляда понял, что телега эта свое отъездила — переднее колесо у нее развалилось вдрызг и транспортное это средство намертво застряло, зацепившись за старый пень. Лошади деваться было некуда, и она сильно пострадала от голода и жажды, да и передняя нога у нее была поранена.
— Все вокруг объела, докуда дотянуться смогла — объяснил Лёхе Семёнов, что тут произошло. Жанаев тем временем со знанием дела осмотрел рану на ноге кобылки и кивнул головой на вопросительный взгляд сослуживца. Не страшная рана, лошадь конечно заморенная, но вполне вылечить можно. Середа в отличие от двух знатоков сельского хозяйства больше заинтересовался теми, кто лежал на телеге.
— Это раненые наши — сказал он настолько очевидное, что бурят недоумевающее глянул на него. Разумеется, наши. И ясен день, что раненые. Бинты сразу видны были, белое в лесу издалека заметно. Жанаев враз понял, что вот застряла тут невесть откуда приехавшая телега с пораненными красноармейцами, лошади повезло — выжила, а те, кого на телегу положили — нет, померли они, может от ран, а может и от голода с жаждой. Причем один — тот, у которого голый густо волосатый торс сплошь забинтован и на животе повязка густо пропиталась уже высохшим, коричневым — помер давно, лицо у покойника было черно–чугунного цвета, вздутое с вывернутыми негритянскими губищами, а вот боец посередине выглядел куда свежее, помер, наверное, пару дней тому назад. Может, если б раньше пришли… Да ничего бы не смогли, чего уж самому себе врать — ног у покойника не было по колени считай, культи забинтованные. Война, что поделаешь. Потому Жанаеву раненые были неинтересны, им уже ничем не поможешь, а лошадке помочь надо.
— Не повезло ребятам — печально заметил артиллерист.
Лёха кивнул, удивляясь тому, что ни Семёнов, ни бурят не проявили товарищеского сочувствия. Открыл, было, рот, хотел что?то сказать, но Семёнов с бурятом как раз выпрягли лошаденку и та на заплетающихся ногах уверенно пошла куда?то вглубь леса, ковыляя так, чтобы не беспокоить раненную ногу.
— Пошли с кобылой, явно она воду чует — сказал Семёнов, и, подхватив волочившиеся по земле вожжи, пошел рядом с лошадью. Лёхе с артиллеристом волей–неволей пришлось идти следом.
Менеджер Лёха
— Вот не думал никогда, что, читая Гаршина, все такое своими глазами увижу — тихо бурчал на ходу Середа.
— А кто это — Гаршин? — думая о своем рассеянно спросил Лёха.
— Известный русский писатель, прогрессивный, революционер считай. Лягушку–путешественницу читал?
— Смотрел — рассеянно ответил Лёха, имея в виду известный мультфильм, потом спохватился, не ляпнул ли чего, но артиллерист не обратил на оговорку никакого внимания. И чтобы не заметил чего идущий рядом, менеджер тут же спросил сам:
— И при чем тут лягушка–путешественница?
