— Она не при чем. Тут такое дело — Гаршин, видишь ли, в войне с турками вольноопределяющимся участвовал, в бою заколол египтянина, да и сам на пулю нарвался. А дело было в зарослях, густые кусты вокруг, драка там получилась свирепая — вот его и нашли только через четыре дня. И все это время он пролежал рядом с мертвым турецким солдатом, который довольно быстро разлагался на жаре. Вздувался, подтекал, пузырями покрывался. Вонял опять же — как вот эти наши. И все это — руку протянуть. И не отползти от него, сил нет.
Лёха промолчал. Ему было не по себе, неприятно удивили спокойные Жанаев и Семёнов, только бегло глянувшие на покойников и тут же все внимание обратившие на лошадиную полудохлятину. В то же время Лёха чувствовал, что эмоции эти какие?то тупые. Умом он не мог представить — а что делать?то надо? Столько трупов за короткое время он видел только в игре «Метро». Но в игре то были виртуальные, хоть и старательно прорисованные картинки, а тут — живые люди. Тот же Петров. Живой, потный, радующийся тому, что скоро притащит танкистам топливо — и красно — голубые брызги, выметнувшие из его спины… И все, нет токаря Петрова. И не будет. И не похоронили. Так и остался валяться в лесу. Как десятки добитых пленных — по обочинам и в кюветах. Как десятки убитых гражданских. Лёха не знал, как определить то, что с ним происходило. Словно он покрывался скорлупой, черепаховым панцирем, только прозрачным. Отсюда — из реального мира смешным казались адреналиновые виртуальные битвы. Почему?то вспомнилось, что в том же «Метро» главный герой то и дело снимал с гнилых трупов противогазы и натягивал себе на морду — и вместо того, чтобы брезгливо передернуть плечами, потомок грустно усмехнулся. Хорошо разбирались создатели игры в том, что такое подгнившие мертвецы. Сюда бы их, для знакомства. Потом почему?то вспомнил комикс про ходячих мертвецов — зомби, так там и того более, персонажи обмазались содержимым вспоротого брюха у гнилого мертвеца, чтоб казаться для зомби своими. Но пошел дождь — и моментально смыл. Фантазеры, мля, идеалисты. Тут вон мылись, мылись — а запашок после закопанных танкистов так и остался. Менеджера замутило. Потом он представил себе, как умирал от жажды тот раненый, что лежал посередине, между уже померших товарищей и затошнило сильнее. А его компаньоны шли себе впереди, сопровождая ковыляющую коняшку и ухом не вели. Привыкли что ли? Или просто грубые натуры? В том времени, из которого в этот ад кромешный Лёха и попал, объяснение было бы простым — дескать, это не люди, а быдло, грубое, бесчувственное, не креативное, лишенное по своей примитивности истинно человеческих эмоций и не способное сопереживать ближним. Тут же это объяснение было не годным, фальшивым и натужным. Тогда почему? Рационализм жителей сельских районов? Практичность?
— И никто не узнает, где могилка моя — потерянно бурчал Середа. Даже странно — когда их гнали в колонне пленных, во время побега — молодцом держался парень. И когда мчали азартно в чужих карнавальных нарядах — тоже орлом глядел, как немца?то именинного лихо облапошил! А тут что?то скис, вид потерянный какой?то. Сам Лёха тоже себя чувствовал не лучшим образом. Пытался разобраться в себе — и не получалось. Чем?то именно эти погибшие подействовали на нервы. Непонятно почему — но вот именно эти. Даже не гражданские.
Лошаденция действительно привела к воде — небольшому прозрачному ручейку, который, продираясь по лесу, намыл из?за всякого лесного хлама разного размера бочажки. Животина стала пить воду аж со стоном, аж вздрагивала всем телом.
— Что дальше делать будем? — спросил Лёха Семёнова, аккуратно умывавшегося из того же бочажка. Тот не спеша закончил умывание, попил водички, потом ответил:
— В ближайшей деревне махну лошадь на харчи. Много за нее не дадут, заморенная. Да битая впридачу, но это дело поправимое, а нам и харчей не пуды нужны. Бензина, конечно, не раздобудем, ну да не бары мы, пешочком оно и спокойнее.
— А если немцы в деревне?
— Ты же сам видел, не во всех они деревнях сидят. Выберем ту, что поспокойнее. А если не захотят меняться — пойдет кобылка с нами, она немного в себя придет — в ходу и тебе не уступит. А уступит… Ну тогда мы ее на мясо. Конина съедобна, нам надолго хватит, было б где нажарить.
— Тех, что на телеге — так и оставим? — не удержался Лёха.
— А что ты предлагаешь?
Менеджер хотел было ответить, но удержался. Землю рыть у него получалось плохо, когда послали его с лопатой углубить воронку, копать в итоге все равно пришлось буряту да дояру. И у них это ладилось как?то легко и с виду — запросто. Потому выходило, что предложив похоронить почему?то именно этих ребят, ни с того, ни с сего выбрав их из сотен таких же, Лёха просто взвалит работу на тех, кто копать может — Середа с дыркой в ладони тоже в это дело не годился, вот и получалось, что проявив благородство, менеджер просто заставит работать бурята с дояром.
— Ты, парень, нынче на войне. А на войне убивают. Тысячами. И главная задача тут — убивать. До смерти. Не убьешь ты — убьют тебя. И это — главная работа. Так понятно? — глядя ему прямо в глаза, с расстановкой спросил колхозник.
— Понимаю — понуро ответил потомок.
— А раз понимаешь, держи хвост пистолетом! Троих закопать — это час работы, даже если мелко рыть. Мы за час пару верст отмахаем. Вот и смекай, что нам полезнее.
Менеджер глубоко и печально вздохнул.
— Городские — с легким оттенком сильного превосходства сказал буряту колхозник.
Тот молча кивнул, копаясь в одной из многочисленных немецких торб.
Пока скотинка пила воду, вливая ее в себя словно в бездонную бочку мужики рассмотрели лошадью рану — так же старательно и серьезно, как до того обрабатывали дырку в ладони артиллериста, почистили, смазали чем?то и присыпали порошком, проконсультировавшись по поводу немецких надписей на склянках с знатоком германского языка. Лошадь все это терпеливо перенесла, словно понимала пользу для себя. Дальше нашли полянку, где кобылку пустили попастись, спутав из предосторожности ей передние ноги, дояр подхватил винтовку и исчез, убыв на разведку, а троица осталась караулить животное и ждать результатов.
— Надо черстветь душой. Нельзя эмоции в себе допускать — словно продолжая давний разговор, сказал Середа.
Бурят презрительно фыркнул, показывая всем своим видом, что категорически с этим утверждением не согласен. Артиллерист минуту–другую словно бы боролся с собой, потом словно в холодную воду кинулся, решительно заявив:
— Я не трус. Но меня такое до усрачки пугает. В бою погибнуть — пустяк, не страшно, але вот так — жутко. И что хотите, можете говорить. У меня мороз по коже, как представлю, что лежишь, знаешь, что хана, сегодня товарищ слева помер, товарищ справа — вчера похолодел и стонать перестал. А ты лежишь и знаешь, что никуда тебе не уползти. И днем мухи с комарами. А ночью — сырость и холод. И постоянно знаешь, что все, тут в этом сраном лесу твоя жизнь молодая и кончится. И мало того, что кончится, так твое тело, мяско с жирком, глаза стекленелые будут жрать всякие эти… Вороны там разные, хорьки… И эти, что мушиные диты. И все твои радости, мысли, чувства — все только для корма опарышам этим. Для того папа с мамой растили.
Артиллериста передернуло от омерзения. Помолчали. Потом он продолжил:
— И будешь так вечно валяться, сначала как скелет в лохмотьях, потом череп отломится и с телеги скатится как мяч. И как не было тебя. И найдет если кто в этой глухомани — кому это интересно, что был вот такой хороший человек, интересный, веселый, девушки любили, а осталась куча костей и тряпок никчемных…
Лёха кивнул. Середе удалось очень образно и точно передать в понятных словах именно то, что чувствовал и сам менеджер.
— Намда бy гомдыт, энэтнай тиимэ бэшэ даа! — непонятно выговорил Жанаев. Потом спохватился и, явно волнуясь, пояснил по–русски:
— Извины, не так эта. Не правата твоя. Мы — мужчыны. Дело так — дом защищать. Положено — нашел он с облегчением подходящее и понятное слово.
— С этим не спорю. Но мне от того, что видел — жутко — сбавляя температуру высказывания, устало пояснил артиллерист.
— И мня тоже в страхе — кивнул бурят.
