Пьёт, не хмелея.
— Ты возницу-то отпустил? — спрашивает он у второго.
— Ну да, — встревоженно отвечает тот, — а что, не надо было?
— Надо, надо, — успокаивает он, — всё правильно.
Второй снова краснеет.
Он смотрит на этого мальчишку, и чувствует, как внутри него всё холодеет.
Значит, он видит его в последние часы.
Сегодня мальчишка умрёт.
Ну что ж поделать.
Он допивает последние капли из чарки, надевает картуз.
— Пошли.
Они выходят из рюмочной, ловят извозчика.
— Сначала ко мне, — говорит он.
— Ага, — соглашается второй.
Дома он забирает с собой саквояж.
— Вот теперь поехали, — говорит он, усаживаясь в ждущие дрожки.
— Хорошо, — говорит второй.
Краем глаза он видит, что пальцы второго дрожат.
Ночь опускается на город.
Они прождали два часа, сидя в соломе сарая, дверь которого взломали.
И вот — закрываются двери в конторе, которая нужна. Выходят служивые, и сторож замыкает замок.
Они ждут ещё полчаса.
— Нормально, — говорит он. — Пошли.
Они подходят с заднего двора. Он вынимает из саквояжа связку отмычек, аккуратно исследует жёсткое стальное нутро замка.
Вот оно.
Он аккуратно нажимает тут, тянет там.
Щелчок.
— Пошли, — одними губами шепчет он второму и проскальзывает в дверь.
В руке его наган.
За его спиной шорох.
Он оборачивается, и видит второго, которого колотит от возбуждения и страха.
Он прижимает к губам ствол нагана — молчи.
Второй нервно кивает.
Они крадучись проходят коридор.
Дверь в его конце приоткрыта, оттуда падает свет и доносится лёгкий храп.
Он чуть толкает её стволом нагана.
Петли издают ленивый скрип.
— А, что? Кто здесь?!
Он распахивает дверь и всаживает в грудь полусонному сторожу две пули.
Сторож отлетает к стене, ржавое ружьё падает из его рук, кровавая нитка слюны тянется на грудь.
Тело полусидит на соломенном тюфяке.
— Ой… — и звуки рвоты.
Блюёт второй, держась за дверь, и петли скрипят в такт желудочным схваткам.
Наконец второй разгибается, утирает рот рукавом.
— Не ссы, малец, — говорит ему он, — пошли к шкафу.
— Д-да, — отвечает второй, — п-пошли.
Они взламывают деревянный шкаф, сорвав с него ломиком амбарный замок, и засаленные дверцы открывают им мешки с монетами и пачки ассигнаций.
— Помоги, — велит он второму, доставая из саквояжа парусиновый мешок.
— Да, — соглашается второй, берёт пачку ассигнаций с полки и рассыпает.
— Тьфу, — говорит он, — держи!
Впяливает в трясущиеся одеревенелые руки второго горловину мешка и быстро суёт, суёт, суёт в него пачки ассигнаций, пока мешок не наполняется почти доверху.
— Собери, — говорит он, указывая на рассыпавшиеся по полу деньги.
Второй наклоняется, потом падает на колени, лихорадочно собирая рассыпавшиеся ассигнации.
Собирая, понемногу приходит в себя, и он чувствует, как щёки второго горят.
— Всё, молодец, — говорит он, — давай сюда. Клади.
Второй засовывает комок собранных денег в мешок.
Он затягивает устье верёвочным шнуром, утрамбовывает содержимое, перехватывает горловину мешка чуть ниже.
— Ничего, — говорит он второму, — все попервости так. Нормально, дружок. Нормально. Всё будет хорошо.
Второй чуть воспревает духом.
— Прости, — говорит, — я исправлюсь, всё, что надо сделаю, чтобы послужить революции! И эти деньги не последние! Возьми меня с собой снова, хочешь — завтра, хочешь — сегодня! И ты увидишь, что я больше не напортачу! Даю слово!
— Молодец, — говорит он, — но не надо жадничать. Тем более для революции.
Второго несёт от возбуждения, как от водки.
— Для революции — всё! Всё, что есть!
— Может быть, — говорит он, — но не сегодня. Прощай.
Второй подымает на него непонимающие глаза.
Ствол нагана упирается ему над переносицей, и боёк ударяет по капсюлю.
Мальчишка падает, и непонимание застывает в его глазах.
Он оборачивается, поднимает мешок.
Относит его к двери.
Возвращается, притаскивает из каморки труп сторожа, валит его рядом с мальчишкой.
Снимает со спины сторожеву берданку.
Открывает затвор. Вынимает патрон. Морщится, суёт его в карман.
Из другого кармана достаёт несколько новых, смотрит на затвор, выбирает один, заряжает, наводит ствол на труп мальчишки, спускает курок.
Выдыхает, глядя на разнесённую в кровавое месиво голову.
Бросает берданку тут же.
— Героем будет, — бормочет он себе под нос.
Подхватывает мешок и быстрым шагом идёт к двери.
Выходит, прикрывает её за собой.
Закрывает и калитку.
Полицейский свисток.
— М-мать! — роняет он и пускается бегом.
— Стой! — доносится сзади. — Стой, паскуда!
Он поддаёт ходу.
Треск выстрела.
Снег мостовой ложится в лицо.
Он выдыхает, и пар дыхания плавит снежинки у рта.
Пыхтение, топот.
— Добегался, скотина!
Руки городового трясутся, никак не могут сунуть револьвер в кобуру.
Он улыбается.
