Криста обернулась к нему. Только ей было позволено критиковать свою семью, но больше никому!
— Моя сестра не Кеннеди. Она — Кенвуд, а Кенвудам плакать можно! — отрезала она.
Кенвудам плакать можно… Кенвудам плакать можно… Прошло столько лет, а Криста помнит, как она злилась, говоря это. Потому что, конечно, Кенвуды, как и Кеннеди, не имели права плакать. Таков был закон, установленный родителями, и в нем сконцентрировалось все, что было неправильным в ее детстве. Мать и отец Кристы никогда не признавали истину, которую она с тех пор осознала, а именно — когда подавляешь эмоции, они вовсе не исчезают. Они живут внутри, булькают в глубине и проявляются рябью на поверхности. Эти эмоции болезненны, как заноза в ножке ее маленькой сестры, и они заставляли Кристу быть жестокой, когда она должна была быть доброй и ласковой. Бедная, бедная Мэри! Если бы только Криста могла сейчас обнять ее! Если бы каким-то чудом Мэри оказалась сейчас рядом с Кристой, задавая вопросы, требуя внимания от старшей сестры, которую обожала. Самая милая из маленьких сестер в мире прожила ровно столько, чтобы увидеть еще четыре лета.
Криста пыталась отогнать от себя воспоминания, из этого у нее ничего не получилось.
Полицейская машина завывала на дороге, огибая растущее посередине дерево и выбрасывая из-под колес гравий. Криста услышала ее приближение еще за милю и лениво прикинула, у кого из соседей случился сердечный приступ. Она остановилась в дверях, наблюдая за вспыхивающими синими огнями, приготовившись сказать, что они ошиблись домом. Полицейский выскочил из машины, оставив дверцу открытой, и, пока он шел по направлению к Кристе, она уже поняла, что он приехал по правильному адресу. Он был бледен, и хотя еще не заговорил, по его хмурому лицу было видно, что он нервничает, подыскивая нужные слова.
— Что случилось?
— Мисс Кенвуд?
Он явно тянул время. Полицейский прекрасно знал, кто она. Он всегда завтракал у Грина. Криста почувствовала себя так, словно холодные пальцы дотронулись до ее тела, внутри все оборвалось. Она шагнула навстречу полицейскому.
— Произошел несчастный случай. Ваши родные…
— Они не пострадали? Они живы? — закричала Криста.
Ее мама, отец… Мэри. Они поехали в гости, а Криста осталась дома, потому что у хозяев не было детей ее возраста.
— Случилась беда, — сказал полицейский. — Ваши родители оба погибли. Ваша сестра сидела на заднем сиденье. Она еще жива. И зовет вас. Я отвезу вас туда. Нам надо поторопиться.
— О Боже… О Боже!
Криста бросилась к машине, обхватив голову руками. Потрясение почему-то заглушило всякие чувства к родителям. Но Мэри, маленькая Мэри, которая жива и зовет ее!
Они мчались по бульвару Норт-Оушен, сирена громко завывала.
— Она в порядке? — Кристе казалось, будто ее голос доносился откуда-то издалека.
Полицейский с мрачным лицом смотрел на дорогу.
— «Скорая помощь» уже выехала туда, — только и сказал он.
Солнце спокойно отражалось в гладкой поверхности моря слева от них. Через минуту они будут там.
— Боюсь, что там много крови, — нарушил молчание полицейский.
Тормоза взвизгнули, когда он остановил машину рядом с полицейской машиной, перекрывавшей дорогу. Микроавтобус стоял боком, его перед и одна сторона смяты серебряным «Мерседесом», который вонзился в микроавтобус подобно копью. Две тряпичные куклы сидели на переднем сиденье, как два манекена в телевизионной рекламе ремней безопасности. Разница была только в том, что они были покрыты кровью. Криста прижала руку ко рту. Другой полицейский открыл перед Кристой дверь машины.
— Вылезайте, — сказал он, протягивая руку, чтобы помочь ей.
Криста, шатаясь, выбралась из машины. В голове у нее все помутилось, но она знала, что должна держаться мужественно. Потом она услышала:
— О-о-о! Мне больно!
Это рыдал ребенок. Это кричала Мэри, кричала откуда-то из глубины «Мерседеса», который превратился в гроб. И тогда Криста, оттолкнув протянутую ей руку, метнулась к дыре, которая раньше была окном, и встала на цыпочки.
— Мэри, о Мэри, девочка моя, дорогая, это я! — рыдала Криста, слезы застилали ей глаза, а страх сотрясал все ее существо.
— Криста? Криста! О Криста, мои ноги!
Испуганное личико Мэри виднелось в полутьме сплющенного салона машины. Глаза девочки расширились от боли и ужаса. В лице не было ни кровинки. Одна ее рука была свободна, а вторая погребена вместе с телом под грудой искореженного металла.
— Не волнуйся, дорогая, я здесь! Все будет в порядке. Доверься мне, Мэри. Будь мужественной, как всегда. Это я, дорогая!
— Меня раздавило, — сказала Мэри. — Меня раздавило! Я не могу двигаться!
— Мы вытащим тебя. Они уже едут. — Криста ощутила дикий ужас. Она обернулась и закричала во весь голос: — Помогите! Бога ради, помогите, кто-нибудь! Сделайте что-нибудь!
Она повернулась к сестре.
— О Криста, я люблю тебя! — проговорила Мэри с мудростью, которую обретают дети, чувствуя приближение смерти. — Я так люблю тебя!
— Девочка, дорогая моя, я тоже тебя люблю, так сильно люблю, так сильно!
Крупная слеза появилась в глазу Мэри и стекла, оставив след на ее бескровном лице.
— Я хотела вырасти такой, как ты, — прошептала она и той рукой, которой могла шевелить, дотянулась до Кристы и коснулась ее лица.
Криста позволила литься своим слезам, они как-то смягчали ее потрясение. Она держала ручку сестры в своих руках, прижимала эту влажную и холодную руку к щеке и понимала, что все уже почти кончено. Эти минуты останутся в ее памяти навсегда.
— Помнишь, тогда, у Кеннеди, — прошептала Мэри. — Ты сказала, что нам можно плакать.
— Дорогая моя, тебе не надо разговаривать. Врачи уже едут сюда. Все будет в порядке!
— Поцелуй меня, Криста.
Криста протиснулась сквозь разбитое стекло и припала щекой к щеке сестры. А потом со всей нежностью, на какую была способна, поцеловала Мэри.
— Не покидай меня, Криста, я так боюсь, — прошептала девочка, и Криста почувствовала, как сестра прижалась к ней плечом. — Как когда-то боялась спать в темноте, и ты позволяла мне лечь в свою постель, но не разрешала брать с собой моих кукол.
— Не говори, Мэри, не надо! Дорогая, я так люблю тебя! Ты все, что есть у меня в жизни!
— Если я смогу смотреть на тебя оттуда, сверху, я всегда буду заботиться о тебе, — сказала Мэри, такая маленькая — и в то же время такая великая перед лицом вечности. Это все, о чем она всегда мечтала… быть на равных с Кристой, жить одной с нею жизнью, быть любимой старшею сестрой, которую она обожала.
— Мне холодно, — сказала Мэри, — я себя не чувствую.
— Не сдавайся, Мэри, Бога ради, не сдавайся!
Криста держала ее руку, стараясь перелить свою решимость в разбитое тело сестры. Но глаза Мэри начали закрываться, как они закрывались обычно после третьей сказки, рассказанной на ночь, — чтобы открыться следующим утром. То были такие замечательные моменты, когда от усталости и раздражения не оставалось и следа и начинался новый сверкающий день. Но после этого сна пробуждения не будет.
— О Боже, милостивый Боже, спаси ее! — прошептала Криста. И почувствовала, как щека сестренки, мокрая от слез Кристы, отодвинулась, и жизнь покинула Мэри… и Христос принял ее в свои объятия. Криста выпрямилась, и чувство глубокого горя охватило ее. Вот там, на раскаленном шоссе, под палящим солнцем,
