причем обдуманной архитектором, который создавал только совершенные произведения. Краски мелькали в ее подсознании, расплывались благодаря подводному течению. Криста дышала равномерно, пуская облачка сверкающих пузырьков, и наконец достигла дна.
Ее взгляд упал на раковину, лежавшую на куске коралла, обвитую морским папоротником. Криста потянулась к ней. И в тот же момент она почувствовала руку на своей руке. Роб плыл рядом, отрицательно качая головой и указывая сжатым кулаком на раковину, что служило у ныряльщиков сигналом опасности. Криста внимательно осмотрела раковину и то, что было вокруг. В чем ее оплошность? Не мурена ли прячется поблизости? Или скорпена, которую она не заметила? Или скат, зарывшийся в песок, который, если его испугать, может быть весьма опасен? Она раскинула руки. «В чем опасность?» — спрашивала она этим жестом. Роб взялся за табличку, висевшую у него на груди, что-то нацарапал на ней и протянул табличку Кристе.
Надпись гласила: «Ядовитая раковина».
Ну, конечно. Криста совершенно забыла, что раковины могут быть ядовитыми. Она улыбнулась в знак благодарности и, сложив кружком большой и указательный пальцы, показала Робу, что поняла. Потом она поплыла от него влево. Было хорошо иметь телохранителя, он уберег ее от болезненной сыпи, но Криста хотела обрести самостоятельность — в ней сработал обычный рефлекс. Она привыкла быть лидером.
И почти тут же она заметила какое-то отчаянное движение. Футах в двадцати, за гребнем, который она только миновала, происходило нечто необычное. Пловец на глубине более шестидесяти футов сражался с чем-то в коралловом рифе. На глазах Кристы он поскользнулся и упал на спину. Она видела, как его плечо ударилось об острый, как бритва, коралл, и в воде появилась кровь — тонкая пурпурная ленточка на прозрачной голубизне. Одновременно изо рта ныряльщика вырвались пузырьки воздуха. По их количеству было ясно, что он выдохнул весь свой драгоценный запас воздуха. Стало очевидно, что мужчина в опасности. Он ранен. В легких у него на глубине шестьдесят футов кончился воздух. Ноги Кристы забили по воде. Она поплыла к нему, одновременно доставая из левого кармана запасной регулятор кислородного баллона. Она намеревалась вступить в опасную игру — подсоединить незнакомца к своей дыхательной системе. Она молила Бога только о том, чтобы ныряльщик не запаниковал. У нее не было времени предупредить Роба. Но в любом случае он где-то рядом.
Криста была всего в двух футах от одинокого пловца. Однако он ее не видел. Он оказался замкнут в своем собственном, полном отчаяния мирке. Он и понятия не имел, что помощь близка. Его нога, по- видимому, застряла в расщелине. Кристе казалось, что она слышит колокола тревоги, звучащие в его сознании. В этот момент он обернулся в ее сторону, и их взгляды встретились. Она протянула ему мундштук акваланга и дотронулась правой рукой до его левой руки, потянув его к себе. Если он не круглый идиот- любитель, то знает, что делать. Он знал. Его глаза расширились. Он выплюнул воду изо рта и сунул мундштук в рот. Потом стал жадно вдыхать воздух.
А Криста тем временем пыталась разобраться, что случилось. Желтый баллон с кислородом застрял в расщелине коралла у его ног. Как баллон туда попал? Чего ради аквалангист решил снять его на дне океана? И как он сумел засунуть его так глубоко в коралловую щель? Где его напарник? Не может быть, чтобы он был настолько глуп, чтобы нырять в одиночку. Криста вспомнила яхту «Тиара». Это было единственное судно поблизости, и на нем был поднят флажок, означающий, что в воде — аквалангисты. Она не могла припомнить, был ли кто на борту «Тиары», когда они с Робом начали спуск под воду. Криста наклонилась над спасенным ею человеком, пытаясь найти ответы на все эти вопросы в лице под маской. Разглядеть это лицо было довольно трудно: волосы разметались в воде, а маска закрывала верхнюю часть лица. Однако глаза его Криста видела ясно. Они смотрели на нее. В них не было страха. Они поблескивали сквозь слой воды так, словно сердились, и Криста была поражена, прочитав в них гнев. Благодарность, облегчение, унижение, извинение — все это были бы подходящие к случаю эмоции. Гнев казался настолько же неуместным, насколько и возмутительным. Не ошиблась ли она? Она сложила пальцы в знак вопроса: «Все в порядке?» Он не ответил. Вместо этого сделал еще один глубокий вдох из ее баллона и нагнулся, чтобы освободить свою ногу.
Теперь пришел черед Кристы разозлиться. Черт бы побрал этого идиота с его заносчивостью! Помогать аквалангисту, у которого кончился воздух, дело рискованное. Иногда они находятся в таком состоянии, что хватаются за ваш баллон и не отдают его. Кроме всего прочего, он отнял у нее драгоценное время пребывания на дне. Еще две отметки на счетчике, и она отберет у него свою дыхательную трубку и предоставит ему самому выплывать на поверхность. Сопровождаемый своим кровавым следом, он окажется лакомой приманкой для акул. Возможно, зуб рыбы-меч, вонзившись в его ляжку, научит этого нахала кое- чему относительно безопасности, манер и вежливости. Но, даже испытывая такие чувства, Криста ощущала и совсем другие. Глаза, смотревшие в ее глаза, требовали к себе внимания. В них чувствовались неистовство и ярость, в них были боль и страдание, они мучили… и были измучены. Напряженное выражение лица под маской, черные волосы, которыми играло течение, подчеркивали энергию, излучаемую этим человеком. На одно мгновение Криста нарушила основное правило подводного плавания.
Она задержала под водой дыхание.
В этот момент рядом оказался Роб. Он плыл футах в тридцати позади Кристы и все видел. Будучи опытным аквалангистом, он уже оказался у самого дна. Парень, попавший в беду, наверняка какой-то кичащийся своей мужественностью новичок, который ныряет в одиночку. Скорее всего он умышленно бросил в глубину свой акваланг, а потом нырнул, чтобы подобрать его. Роб уже видывал лихачей, проделывавших такие глупые фокусы. Роб редко злился, но действия этого незнакомца поставили под угрозу безопасность Кристы. Это непростительно. Теперь парень дышал нормально. Он уже был в безопасности, но царапину от кораллового рифа вряд ли можно было считать достаточным наказанием за его безрассудное поведение. Когда незнакомец оказался на одном уровне с ними, Роб написал на своей табличке: «Вы в порядке?» Это была вежливая прелюдия к тому взрыву, который должен был последовать.
Незнакомец глянул на табличку и кивнул.
«Где ваш напарник?» — написал Роб и протянул табличку аквалангисту.
Тот соблаговолил взять ее.
Прекрасным округлым почерком, находящимся в вопиющем контрасте с корявым почерком Роба, он написал: «Я не плаваю с напарниками».
Криста прочитала эти слова через плечо Роба. Она не могла поверить такой заносчивости незнакомца и в свою очередь схватила табличку.
«Вам не известно, что такое благодарность? Обычно говорят спасибо, когда человеку спасают жизнь», — написала она сердито.
Он вырвал у нее из рук табличку.
«Вы не спасли мне жизнь».
Он протянул ей табличку, сопровождая этот жест яростным взглядом.
«Вы что, очень глупый человек?» — написала Криста.
Что-то замкнулось в Питере Стайне. За последние двадцать лет у него бывали тяжелые моменты, но такого он припомнить не мог. Всю свою жизнь он знал только одно, и это помогало ему преодолевать трудные времена и пользоваться хорошими. Питер Стайн твердо знал: он — человек блистательный. Он не просто умен. И не просто «не глуп». Он гений. Это подтвердила Пулитцеровская премия. Критики хором утверждали то же. С их мнением соглашались миллионы читателей. И вот теперь на дне океана женщина с фигурой русалки спрашивает его, уж не дурак ли он.
Стайн в ужасе глянул на табличку, потом на свою спасительницу. Она смотрела на него. Она ждала от него ответа. Ей были нужны какие-то слова, но он не мог найти нужных слов. Они затерялись где-то в его смятенном мозгу. Все ужасы прошлых лет сконцентрировались в одно целое, и в чем-то это было даже хуже, ибо из всех людей на свете эта девушка одна имела право на то, что он пишет. В Питере нарастала паника, более сильная, чем тогда, когда он подумал, что скоро умрет. На дне океана гений американской литературы оказался не в силах произнести ни слова.
В конце концов он пошевелил пальцами. Это была не та литература, за которую присуждают Нобелевскую премию. Вряд ли за нее присудили бы даже Пулитцеровскую. Только самый фанатичный поклонник лаконизма мог бы расценить это как «великое произведение». Однако Питер Стайн почувствовал невероятное облегчение, когда смог написать на табличке слово: «Благодарю».
