— Не стала бы я держать пари на этот счет, — сказала Лайза.
Роб прихлебывал свою кока-колу. В голове у него стоял какой-то туман после выпитого в кафе «Ньюз» шампанского, и это усугубляло ощущение нереальности всего окружающего. Он не мог прийти к выводу, выиграл ли он в лотерею, или проигрался в пух и прах. Невозможно было определить, хорошо или плохо то, что с ним происходило. Он знал лишь одно: в этот вечер он потерял все свои якоря и теперь его несет по течению. Разум, который обычно служил Робу безупречным компасом, сейчас отказывал, и четкая грань между тем, что правильно и что неправильно, оказалась размытой. Он не мог точно определить, когда это случилось. Знал только, что случилось. Было ли это в тот день, когда он согласился стать тренером Мэри Уитни по теннису? Или в тот момент, когда Криста зашла в магазин «Все для подводного плавания»? Или это произошло в тот вечер, когда Лайза и он занимались любовью в теннисном павильоне? Может быть, именно все это, вместе взятое, ввергает его в пропасть огромного успеха или поднимает на вершину возможной славы? Он изо всех сил пытался мысленно лицезреть Господа Бога, но Господь исчезал среди миазмов открывающихся возможностей, немыслимого богатства и бурной чувственности. Криста олицетворяла собой безопасность, доброту… Но так ли это? Может быть, она хуже всех, может быть, маскируясь под друга, она использует его для своих целей? Нет! Криста чиста! Криста почти божественна в своей красоте и уверенности в себе. Ей он мог доверять. Более того, он мог полюбить ее. Эта мысль пронзила сознание Роба, вызвав целую бурю чувств. Перед ним возникло ее лицо — спокойное, ясное, улыбающееся ему, а не насмешливое; ее длинное загорелое тело в облегающем костюме для подводного плавания, ее мускулы, играющие под загорелой кожей, мягкие светлые волосы. Он слышал ее речь с легким акцентом, свойственным людям из высшего общества, обонял ее чистый аромат, чувствовал легкое прикосновение ее пальцев к своей руке, когда она в разговоре хотела подчеркнуть что-то, и на ее губах играла ленивая улыбка, а его сердце начинало учащенно биться. Криста… Она в Ки-Уэсте, но сегодня ночью она вернется.
Однако рука на его бедре принадлежала не Кристе. Это была рука Лайзы. Криста была иллюзией, мечтой, мечтой о запретном и недоступном, а Лайза Родригес была здесь, сейчас, живая, из плоти и крови. Она была опасно и сладко реальной, воплощавшей свой собственный образ жизни; тело и лицо, не имеющие права быть столь совершенными, когда в них заключена столь несовершенная душа. Лайза вожделела его. Каждое ее движение было приглашением к любовному заговору. Она обдавала его запахом своей сексуальности, и все могли это видеть. Все понимали, что он ее цель, именно он, неизвестный парень, которого возжелала суперзвезда и которым она владела. Это было удивительно. Это ему льстило. Ребята в колледже не поверят. Прихожане в церкви не одобрят. Сопротивляться этому невозможно. Бог дал ему сладострастие и возраст, когда вожделение оборачивается болью, бушующей в теле. Потом Бог показал ему Лайзу и заставил ее желать его, и научил ее всем уловкам змея-искусителя в раю, пока плод с дерева не пролил свой сок на Роба и не свел его с ума своим сладким ароматом. Он уже пал, уже лишился благодати, и теперь ему грозила та же опасность, что и Адаму.
— Тебе нравится? — шептала Лайза, поглаживая его бедро под столом.
Роб кивнул, не будучи уверен, так ли это, но всецело отдаваясь этим прикосновениям. Перед его глазами груди ее вздымались и снова опадали. Они шевелились под платьем, смуглые и упругие, не сдерживаемые бюстгальтером, налитые и безупречные. Он видел ее сосок и знал, что она желает, чтобы он его видел. Он помнил его облитым лунным светом. Сосок прижимался к его языку, заполнял его рот и его сознание. Мокрый от его слюны, он поблескивал, когда он вошел в нее, и сейчас он обещал то же самое. Роб слышал, как он зовет его. О Боже, как она прекрасна! Роб проглотил слюну. Он чувствовал, как пот скапливается у него под мышками. Он ощутил, что начинает твердеть. Он заерзал на стуле, не зная, куда деть глаза. Через столик ему улыбался Абдул. Роб слышал, как Лайза засмеялась, потому что знала, что она может сделать, что??? она уже сделала. Ее рука твердо покоилась на его бедре, ее нога прижималась к его ноге.
— Вы уже покончили с едой, — спросил официант, — или еще поработаете?
— Убирайся! — рявкнула Лайза.
Но момент был упущен, он рассыпался, как кристалл, ударившийся о скалу банальности.
— Болван! — выпалила Лайза, когда смущенный официант исчез.
— Просто он оксиморон, — сказал Абдул.
— Что?
— Оксиморон. Соединение противоречий в терминах. В вашей стране так боятся проявлений рабской психологии, что плохое обслуживание у вас доведено до уровня искусства. Официанты равняются на рабочих бензоколонок. Они существуют только для того, чтобы подталкивать заправочный процесс у людей, который рассматривается не как удовольствие, а как отнимающая время необходимость. Есть надо быстро и с максимальной опрятностью. Вы «работаете» над своей пищей, и вас поздравляют, когда вы «покончили» и торопитесь получить углеводы, — единственное, чем американцы интересуются по-настоящему. Если вы расслабляетесь на минуту, разговариваете и даете организму возможность переварить пищу, то вашу тарелку немедленно выхватывают у вас из-под носа, словно она угрожает вашему здоровью. — Абдул высокомерно рассмеялся, излагая свои социальные комментарии.
Лайза обернулась к Робу. Может быть, можно еще спасти что-нибудь? Но уже вернулась из туалета Мона, сразу же начавшая трещать, как пулемет:
— Вы не поверите, что один подонок сказал мне там. Спросил, могу ли я устроить ему хорошее времяпрепровождение, если он кинет мне несколько долларов. Дерьмо несчастное! Он просто вывел меня из себя. — Она плюхнулась на стул и в ярости набросилась на Абдула: — Если бы ты был настоящим джентльменом, а не притворялся, то стер бы этого сукина сына с лица земли. Понимаешь, о чем я говорю? Ты меня слышишь? Что за вонючее здесь место! Эти гады выползли прямо из болота. Вынул свои мерзкие деньги… задница, поганый наркоман. Вот он. Вот он!
Вскочив, Мона указала на огромного мужчину, сидящего за столиком с несколькими девицами. Тот ухмыльнулся через весь зал, чувствуя себя вполне в безопасности на своей территории.
Абдулу стало явно не по себе, его космополитическая самоуверенность мгновенно поблекла. Теперь Мона определенно казалась ему совершенно неподходящей для него девицей.
— Он, наверное, пьян. Забудь об этом, Мона. Везде можно нарваться на идиота, — попытался он успокоить ее.
— Мне кажется, он вел себя весьма оскорбительно, — провоцируя, заметила Лайза.
Чувственный рот Моны неожиданно округлился.
— Эй, ты, затраханная задница! — заорала она через весь зал мужчине, с которым столкнулась возле туалета. — Раздолбанный кусок собачьего дерьма! Иди трахай свою мать, ты!
Она вся посинела, выстреливая оскорбления, как дротики.
Все разговоры прекратились. В «Мезанотте» воцарилась гробовая тишина. Абдул сидел бледный, как полотно. Роб наклонился вперед. Лайза широко улыбалась.
Метрдотель, совершенно парализованный, стоял за своей стойкой, пытаясь представить себе размеры убытков. Девушка, сидящая за столиком вместе с Лайзой Родригес, орала на дельца, который каждую неделю оставлял в ресторане по тысяче долларов. Это очень плохо, но дальше будет еще хуже. Метрдотель вытянул шею в сторону дельца. Может, девица просто шутит. И парень воспримет это именно как шутку? Как бы не так! Тот развернулся на своем стуле, подстегиваемый взглядами своих девок.
— Иди трахни свою мать! У тебя есть мать, засранец? — орала Мона.
Мужчина встал. Кто-то уронил вилку. Ее удар об пол прозвучал оглушительно.
— Заткнись, — шептал Абдул. — Заткнись же!
— Успокойся, Мона, — вставил Роб. — Парень, наверное, пошутил.
Но Мона не собиралась успокаиваться. Она вошла в раж. Мозги у нее кипели, кровь бурлила, она заварила кашу, расхлебывать которую будут другие.
Человек медленно двинулся к ним через зал. Это был крупный мужчина, настолько крупный, что ему приходилось протискиваться между столиками. Руки его были оттопырены, так как бицепсы не давали им прижаться к бокам. На нем был легкий костюм неестественно синего цвета, начищенные остроносые туфли, на запястье огромного размера часы «Ролекс». Он на ходу постукивал суставами пальцев по ладони другой руки.
Тишина в «Мезанотте» достигла поистине космических масштабов. Эту тишину можно было слушать.
