Он роется в рюкзаке и достает конверт с мамиными вещами.
— Вот, — говорит он, — может, если вы внимательно на них посмотрите, вам придет что-нибудь в голову. Я не знаю… Может, если прочтете поздравительную открытку, есть еще музыкальная шкатулка и кулон.
Брэдвел отдает снимок обратно Партриджу, берет конверт и заглядывает внутрь. Затем он достает музыкальную шкатулку и открывает ее. Начинает играть мелодия.
— Я не знаю эту песню, — говорит Брэдвел.
— Это, наверное, странно, но, честно говоря, я думаю, она сама ее сочинила, — отвечает Партридж.
— Но как же она тогда нашла музыкальную шкатулку, которая играет песню, сочиненную ею самой?
— Шкатулка похожа на самодельную, — замечает вдруг Прессия. Все становится просто и ясно. Она протягивает руку: — Дайте мне посмотреть.
Брэдвел отдает ей шкатулку. Девушка заглядывает внутрь и видит маленькие металлические молоточки, ударяющиеся о маленькие выступы на катушке.
— Я смогла бы сделать что-то подобное, имей я все нужные инструменты.
Она закрывает шкатулку, открывает, затем снова закрывает, изучая, как останавливается механизм.
Брэдвел достает золотую цепочку, застегнутую через несколько звеньев. Вращающийся лебедь. Прессия думает, что его тело сделано из чистого золота. У него длинная шея и глаза из больших драгоценных камней, ярко-синих, огромных, похожих на мрамор, которые видно с обеих сторон. Кулон прекрасен, без единого недостатка, незапятнанно-чистый. Прессия не может оторвать от него взгляд. Она никогда не видела ничего, что сохранилось бы после Взрыва. За исключением Партриджа, конечно. Синие глаза лебедя притягивают и гипнотизируют.
Наконец Брэдвел возвращает ожерелье обратно в конверт и смотрит на Прессию. Выражение его лица смягчается, будто он хочет сказать ей что-то, но затем снова застывает.
— Я привел вас на Ломбард-стрит. Это все, что я обещал.
Он встает, но не во весь рост, он слишком высок для этого помещения:
— Люди удивляются, как я смог выжить, предоставленный сам себе, когда мне было всего девять лет. Дело в том, что я выжил, потому что все время был один. Как только вы привязываетесь к другим людям, они начинают тянуть вас вниз. Так что дальше вы сами.
— Хорошее мнение, — говорит Прессия, — очень щедро и гуманно.
— Если бы вы были такими умными, вы бы тоже ушли, — добавляет Брэдвел. — Щедрость и гуманность могут вас убить.
— Слушайте, — заявляет Партридж, — со мной все в порядке. Не нужно водить меня всюду за ручку.
Прессия знает, что не сможет выжить, предоставленная сама себе. Он тоже должен был знать это. Но что теперь? Воздух дрожит. Немного освещенного солнцем пепла просачивается вниз. Он проникает сквозь вход в склеп. Уже наступило утро, и стало достаточно светло, чтобы Прессия могла прочитать надпись на плакате: СВЯТАЯ ВИ, но остальная часть имени стерлась. Табличка помята, буквы почти не видны. Девушка может прочесть лишь несколько слов, мало что значащих по отдельности: РОДИЛАСЬ… ОТЕЦ БЫЛ… ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА… НАСТОЯТЕЛЬНИЦЕЙ… МАЛЕНЬКИЙ РЕБЕНОК… ТРИ ЧУДА… ТУБЕРКУЛЕЗ… Больше ничего. Родители Прессии поженились в церкви, устроили свадьбу с белыми шатрами. Она замечает небольшой букетик сухих цветов, прилепленный с краю при помощи воска. Подношение святой?
— Я думаю, мы в тупике, — говорит наконец Прессия.
— Не совсем. Моя мать выжила после Взрыва, — возражает Партридж. — Это уже много.
— Откуда ты знаешь, что она выжила? — спрашивает Прессия.
— Старуха сказала, — отвечает Партридж, — вы же были там.
— Мне показалось, она сказала, что он разбил ей сердце, — замечает Прессия, — и это ни о чем не говорит.
— Он действительно разбил ей сердце. Он бросил ее здесь. Если бы она умерла от Взрыва, у нее не было бы времени, чтобы сердце разбилось. Но это случилось. Он разбил ей сердце, и эта старуха знала об этом, знала, что мама осталась здесь и что мой отец взял с собой меня и моего брата. Вот что она имела в виду. Он разбил ей сердце. Она, может, и была святой, но не умерла святой.
Партридж кладет фотографию обратно в пакет, пакет опускает в конверт, а тот помещает во внутренний карман своего рюкзака.
— Даже если она пережила Взрыв, что сомнительно, — говорит Брэдвел, — она могла умереть после. Не столь уж многие выжили.
— Знаете, вы можете думать, что это глупо, но я уверен, что она жива, — заявляет Партридж.
— Твой отец спас тебя и твоего брата, но не ее? — удивляется Брэдвел.
Партридж кивает.
— Он разбил и мое сердце тоже.
На этом минутная исповедь заканчивается. Партридж прерывает ее словами:
— Я хочу вернуться к старухе. Она знает больше, чем сказала мне.
— Сейчас уже светло, — говорит Прессия, — мы должны быть осторожны. Давайте, сначала схожу я, осмотрюсь.
— Я сам пойду, — не соглашается Партридж.
— Нет, — заявляет Брэдвел, — пойду я. Надо оценить ущерб, нанесенный солдатами.
— Я же сказала, что я пойду! — отрезает Прессия, вставая. Горстка мусора падает с ее головы и одежды. Она хочет быть полезной хоть в чем-то, чтобы Партридж убедился, что она чего-то стоит. Она не собирается сдаваться.
— Это слишком опасно! — говорит Партридж, протягивая руку и хватая ее. Его рука обхватывает запястье Прессии, задрав рукав и обнажив затылок куклы. Чистый удивляется, но руку не отпускает. Вместо этого он смотрит ей в глаза. Прессия поворачивает кисть, показывая ему лицо куклы вместо ладони.
— Это последствия Взрыва, — объясняет она. — Ты спрашивал об этом. Вот тебе и ответ.
— Я вижу, — отвечает Партридж.
— Мы гордимся нашими отметинами, — поясняет Брэдвел. — Мы — выжившие.
Прессия знает, что Брэдвел хочет, чтобы это было так, но для нее все совсем иначе.
— Я просто пойду осмотрюсь, — говорит она наконец. — Со мной ничего не случится.
Партридж неохотно кивает и отпускает ее руку.
Прессия поднимается по каменным ступенькам к свету, стараясь скрыться за останками рухнувшей церкви, приседает, прячась за кусок стены, и смотрит на улицу. Несколько людей стоят вкруг прямо на дороге перед домом старухи. Брезент с ее окна сорван. Фанерной двери больше нет. Люди немного расступились, и на земле видна лужа крови, в которой блестят осколки стекла.
У Прессии щиплет глаза от слез, но она удерживается и не плачет. Она думает, что старухе не стоило так петь. Ей нужно было прекратить. Разве она сама не знала об этом? И Прессия чувствует, как в ней происходит резкая перемена — от сочувствия к презрению. Она ненавидит этот сдвиг. Она знает, что это неправильно, но ничего не может с собой поделать. Смерть этой старухи должна стать уроком. Вот и все.
Она отворачивается.
Кто-то резко хватает ее за запястья. Она слышит только пыхтение и чье-то дыхание. Потом ее
