— Это наша Добрая Мать, — говорит женщина, указывая прямо перед собой, — поклонись.
Прессия смотрит прямо и видит женщину, сидящую на простом деревянном стуле, скрепленном пластиковыми веревками. У нее простое лицо, аккуратное, с маленькими чертами лица, все в кусочках стекла, как мозаика. На нее светит лишь одна лампа, и стекло переливается. На шее бледная кожа практически срослась с ниткой жемчуга — она выглядит как ряд идеальной формы опухолей. Добрая Мать одета в тонкую, почти прозрачную рубашку. Сквозь нее видны контуры гигантского металлического креста, вросшего в живот и грудь, вплоть до горла, отодвигающего ей плечи. Он заставляет ее сидеть очень прямо. Женщина одета в длинную юбку, и из оружия у нее только кочерга, лежащая на коленях.
Прессия опускает голову и так замирает, ожидая, когда Добрая Мать попросит ее подняться. У ног Доброй Матери аккуратно сложено оружие Брэдвела. Это означает, что он может быть здесь. Что он как-то замешан в этом. Может, он все-таки пытался найти ее, когда она исчезла? А Партридж? Сердце начинает тяжело биться в груди. Прессия быстро наполняется надеждой, пока не понимает, что это оружие означает, что его отобрали у Брэдвела и, может быть, его даже убили.
Они оставили ожерелье, чтобы она его нашла? Они ушли?
Кулон. Где он сейчас?
Кровь бросается в голову, и Прессия чувствует головокружение. Тем не менее она не шевелится. Она ждет, когда женщина с кочергой скажет что-нибудь, и наконец это происходит.
— Встань. Ты, наверное, хочешь спросить, — произносит Добрая Мать, — как и все, откуда крест? Была ли я набожной монахиней и сплавилась ли с ним во время молитвы?
Прессия качает головой. Она еще даже не успела подумать об этом. Женщина имеет в виду свой крест в груди?
— Это не мое дело, — говорит Прессия.
— Наши истории — это все, что у нас есть, — отвечает Добрая Мать. — Только они сохраняют нас. Мы дарим их другим. Наши истории имеют большое значение. Ты понимаешь?
Это напоминает Прессии, как она в первый раз услышала в подвале Брэдвела, говорящего о сохранении прошлого. Брэдвел… Она не может даже представить, что с ней будет, если она узнает, что он мертв.
Добрая Мать смотрит на нее. Она о чем-то спрашивает Прессию, а та не может вспомнить о чем, поэтому просто кивает. Это же правильный ответ?
— Я расскажу тебе свою историю, это будет мой подарок тебе. Я стояла у окна с металлической рамой. — Добрая Мать говорит, водя пальцем по ткани рубашки вдоль креста. — Смотрела в окно на небо, содрогаясь и прижимая руку к стеклу.
Женщина протягивает руку, покрытую стеклом.
— Ты уже видишь мою скорую смерть?
Прессия кивает. Ее мать была убита дождем из стекла.
— Что это за оружие? — спрашивает Прессия, показывая рукой на пол.
— Подарки, — говорит Добрая Мать, — от смертного, который привел к нам Чистого, тоже смертного. Мы называем всех мужчин смертными. Думаю, ты понимаешь это.
Это означает, что они живы или мертвы? Они что, убивают всех мужчин, которые им попадаются? Вот почему они называют их «смертными»?
За спиной она слышит движение и оборачивается.
В комнату вталкивают Партриджа и Брэдвела. Они здесь, все еще живы. Их сердца бьются в груди, легкие качают воздух. Прессия чувствует такое облегчение, что чуть не плачет.
— На колени, смертные! На колени перед нашей Доброй Матерью! — кричат женщины.
Партридж и Брэдвел опускаются на колени по обе стороны от Прессии. Выглядят они хуже некуда, с красными глазами, оба потрепанные, одежда вся в пепле. Но все же Брэдвел сияет улыбкой. Он рад видеть ее, и это согревает что-то в груди у Прессии, ее щеки пылают.
— Прессия, — радостно шепчет Партридж, — они нашли тебя!
Так значит, ее не поймали, а нашли? Они искали ее все это время? А она была так уверена, что они разошлись в разные стороны. Думала, что Партридж продолжит искать мать, а Брэдвел не заводит никаких отношений, потому что иначе он не выживет. Что же означает то, что он решил найти ее?
Добрая Мать хлопает в ладоши, и все женщины с детьми кланяются и уходят. Остается только одна, охраняющая дверь, вооруженная метлой, как копьем.
— Мы думали, что эти двое пришли сюда с Веселья, — говорит Прессии Добрая Мать. — Мы не принимаем участие в спорте, но когда они вмешиваются, мы убиваем всех солдат, каких можем, прежде чем они уходят.
Она берется тонкими пальцами за ручку кочерги.
— Я рада, что вы не убили их, — отвечает Прессия, обнадеженная, что Эль Капитан и Хельмут, возможно, тоже живы.
— Я тоже рада. У них есть миссия. — Добрая Мать неуклюже встает, из-за оконной рамы в груди ей приходится приложить усилие, опершись на подлокотники. Ходит она с трудом. — Мы помогли им в этой миссии, потому что ты — женщина. Мы верим в спасение наших сестер. Но это не все. Дело в поиске матери Чистого. — Добрая Мать ходит кругами по комнате. — Чистый имеет для меня значение. Сентиментальную ценность, проще говоря.
Она кивает охраннице, которая подходит к Партриджу, ткнув кончиком метлы ему в горло.
— Мне кажется, это не обычное задание и даже этот Чистый — не просто обычный Чистый. Кто ты? Кто вы все?
Партридж вопросительно смотрит на Брэдвела. Прессия понимает, что он думает — произносить ли имя отца? Сбережет ли это его жизнь? Или только сделает хуже?
Брэдвел кивает, но Партридж, кажется, не совсем ему доверяет. Прессия задается вопросом, что же было с ними после того, как она пропала. Партридж не шевелит головой, но смотрит прямо на Прессию. Он сглатывает, задев кадыком метлу.
— Рипкард Уиллакс. Все зовут меня Партридж.
Добрая Мать улыбается и качает головой:
— Так, так, так.
Она обращается к Прессии:
— Ты видишь, как он неоткровенен? Он ведь скрывает информацию? У него есть что сказать, но он не говорит. Все смертные так делают. Никогда не бывают честными.
— Я ничего не скрываю! — возмущается Партридж.
— Смертные не должны обращаться к Доброй Матери, если их не спрашивают! — Женщина с метлой ударяет Партриджа по спине.
Добрая Мать говорит сейчас только с Прессией.
— Взрыв застал нас здесь, одних, в наших домах или в капкане автомобиля. Некоторые вышли во двор, чтобы посмотреть на небо, или, как я, стояли у окна. Мы прижали детей к груди. Детей, которых смогли собрать. Были среди нас и те, кто умирал в тюрьмах. Нас всех бросили на смерть. Мы ухаживали за умирающими. Мы хоронили мертвых. Мы хоронили своих детей, и когда их стало слишком много, мы соорудили костры и сожгли на них тела наших детей. Смертные, вот кто с нами все это сделал. Мы называли их Отец, или Муж, или Мистер. Мы видели их темные грехи. Пока мы бились о ставни домов, как птицы в клетке, или головой о стены тюрем, мы наблюдали за ними. Только мы знаем, как они ненавидели себя, как им было стыдно за их слабость, за их эгоизм, их ненависть и как они обратили это все против нас, против собственных детей — и против всего мира. — Добрая Мать снова садится в кресло: — Они оставили нас умирать, и мы вынуждены нести наших детей, детей, которые никогда не перерастут нас, и будем делать это вечно. Наше бремя — наша любовь.
Повисает пауза. Прессия думает, что произошло с ребенком Доброй Матери или, может, с детьми. Вроде бы с ней слит только крест и куски стекла, никакого малыша не видно. Она сожгла тела всех своих детей на костре?
— Где ты была, когда тебя забрали? — спрашивает Добрая Мать.
