— Не имеет значения, — поддержал толстяка сухощавый парень с аккуратной эспаньолкой. — Мы никуда и не торопимся.
Почему его звали Каракурт, Громов спрашивать не стал. Сам по дороге расскажет, если захочет. Предложение было дельным, грех от такого было отказываться. Катить на большие расстояния веселой компанией куда приятнее, да и безопаснее.
— Рад буду с вами покататься! — практически без колебаний ответил он.
— Тогда по коням! — взревел толстяк и, грузно ступая, направился к своему «Уралу». Тяжелый мотоцикл деловито скрипнул под богатырским весом, прилично осел, но держался молодцом. — Гром, ты — первый!
— Как скажешь, Бак!
Затрещали мотоциклетные двигатели, наполнив окрестности пронзительным шумом. Один за другим байки рванули с места, выкатили на трассу и, выстроившись в колонну, двинулись на север. На обочину градом полетели опустошенные и смятые жестяные банки.
Глава 20
Несмотря на то что кузов «Жигулей» был выкрашен в грязно-серый цвет, вставшее солнышко уже сейчас, утром, прилично нагрело его своими лучами, заставив катящих в них мужчин пооткрывать оба передних окошка. Кондиционер в отечественном автомобиле предусмотрен не был. Долговязый, давно не стриженный водитель сосредоточенно крутил баранку, вглядываясь в колонну мотоциклов, катящую неторопливо примерно километрах в полутора впереди. Изборожденное глубокими складками лицо с крючковатым носом было похоже на гипсовую маску. Его выражение практически никогда не менялось, оставаясь таким же серьезным и в момент безудержного веселья, что случалось редко, и в момент тревоги. На пальцах и кистях рук синели старые тюремные наколки.
— Чтоб они провалились, — практически не разжимая губ, выругался он. Это была его привычная манера говорить. — Слышь, Коржик, кончай яйца чесать. Думай, что с этими уродами делать!
— Вот за что я тебя, Монгол, уважаю, — отозвался скучающий на переднем пассажирском кресле толстяк с глубокими залысинами и пухлыми губами, — так это за твою тактичность и вежливость. Почему сразу уроды? Нормальные пацаны…
— Из-за этих нормальных пацанов меня уже «Запорожцы» со свистом обгоняют. Тащатся, как беременные тараканы.
Круглолицый достал несвежий носовой платок и смахнул им со лба капли пота.
— А ты бы предпочел, чтобы эти ребятки выжали из своих моциков все соки? Хрен бы ты их тогда догнал!
— Точняк.
Еле волочащую колеса «пятерку» с ревом обогнал молоковоз, недовольно посмотрел на странных ездоков, засоряющих трассу, и погнал дальше.
— Вот видишь? — закипел Монгол. — И этот дрын туда же.
— Пусть валит. Нам, главное, вон ту парочку на головном «мопеде» не упустить, а то заказчик будет крайне недоволен.
— Хрен бы с ним, лишь бы бабки доплатил.
— В том-то и дело. Не заберем эту коробку — не даст ни копейки. Чувак серьезный, сразу видно. Не пустобрех какой-нибудь.
Водитель покосился на своего напарника:
— А ты сам-то его видел? Заказчика этого?
Толстяк заворочался на сиденье, устраивая свою объемную пятую точку поудобнее.
— Не-а. Только по мобиле общался. Но голос такой… твердый, что ли. Короче, не фуфел. Да и с авансом не кинул.
— Киношник хренов.
Коржик открыл бардачок и выудил оттуда газету. Зашелестев листами, принялся ее просматривать, изредка поглядывая на маячащих впереди мотоциклистов. Внезапно глаза его сделались влажными, а губы задрожали:
— Ну, разве можно быть такими подлыми? Вот скажи мне, мой узкоглазый друг, почему женщины такие ветреные?
— Чего? Как ты меня назвал?
— Монголы же азиаты, а у них по природе глаза несколько уже, чем у других. Приспособились, чтобы в степях жить — песка меньше попадает.
— Да пошел ты… Еще раз меня так назовешь — не посмотрю, что мы в доле. Хлебало начищу однозначно.
Толстяк грустно покачал головой:
— Грубо, Монгол. Очень грубо. Я к тебе, можно сказать, со всей душой, а ты — «хлебало начищу».
— Начищу, — подтвердил тот, ожесточенно дергая рукоятку переключения передач.
— Эх ты… — Коржик снова раскрыл газету, тут же вспомнил о чем-то печальном и опять закрыл ее, оставив лежать на коленях. — Ведь чего пишут — по статистике восемьдесят процентов жен изменяют свои мужьям! Представляешь? Во-семь-де-сят!
— Не хило! — оценил информацию худощавый.
— А я свою Светочку одну дома оставил, ай-ай-ай!
Водила все с тем же сосредоточенным выражением лица отрывисто изобразил смех:
— Ха-ха-ха. Представляешь, лежит сейчас твоя баба в койке, а на ней какой-нибудь чмошник пыхтит!
— Типун тебе на язык с коровью сиську! — побагровел от ярости толстяк. — Моя Светочка не такая!
— Ладно, ладно! Остынь, — примирительно сказал долговязый, входя в поворот. — Все там нормально. Ты вот лучше скажи, ты в лотерею когда-нибудь играл?
— Ну да, — не понял Коржик. — Играл. И че?
— Выигрывал?
Толстяк полуразвернулся на кресле, чтобы посмотреть на своего приятеля.
— Никогда почти. Ты к чему это, Монгол?
— Значит, по жизни ты не очень везучий, так?
Толстяк призадумался:
— Наверное…
— Так с чего ты решил, — язвительно поинтересовался тощий, — что тебе так повезло и твоя супружница входит именно в эти двадцать процентов, которые не изменяют? Наивный чукотский парень!
— Иди ты знаешь куда! — взвился Корж. — Чтоб я с тобой еще раз… Тьфу!
Монгол довольно засвистел себе под нос «Мурку». Это была единственная песенка, которую он мог исполнять, не фальшивя. Остальные в его исполнении слушать было абсолютно невозможно. Минут пять ехали молча. Потом полный почесал свое брюшко и тяжело вздохнул:
— Когда же эта хрень кончится? Домой хочу.
— Как только дело сделаем, так и поедем. Баблом разживемся, Светке своей подарочек привезешь…
— Да… А чего нам сделать-то надо?
— Ну ты даешь, Корж! Сам ведь договаривался!
Толстяк заерзал и скривил недоверчивую физиономию:
— Да помню я. Надо какую-то коробку из тайника в мотоцикле вытащить, позвонить и передать ее, кому скажут. Тайник вроде где-то в коляске. Только я одного не пойму, зачем все эти выкрутасы?
