— Так, что ты там несла по поводу моих бредней во всей этой истории?
— Ты, — обратилась Алика к нему тоже негромко, явно находясь в прострации и рассуждая по инерции. Осознавая, она пыталась осмыслить, сказанное собой, а вслух пока что заполняла паузу, — думаешь, я не знаю, что, если бы мы расписались, как ты того хотел, то, со временем, ты бы отмел у меня квартиру? Состряпал бы на меня дело по подложному наследству, меня бы посадили и квартира твоя, — продолжала она говорить почти шепотом с интонацией тихого помешательства. — Ведь я тебе больше не нужна была не для чего, как только для этого. Между нами такая колоссальная разница в возрасте и я знаю, как утверждают психологи…
— Ничего ты не знаешь, — перебил Рамсес, понимая, что, кроме стресса, в ней заговорит пьяный бред. Но он все же решил высказаться до конца. Ему давно того хотелось, а именно сейчас еще и был подходящий момент. — Ты, как и «твоя» американская психолог-женщина, вы ни черта не знаете! Она, когда с такими, как ты, делится своими абсурдными предположениями, очевидно же, что показывает, насколько ее голова пуста. В ней нет простых и понятных мыслей, которые так необходимы каждой влюбленной паре! Но правильно, что вы «нашли» друг друга! — Рамсес заговорил немного эмоционально. — Между вами есть общая составляющая. Психолог — безобидно, не гнушаясь чувствами читателей, пытается выгодно продать бредо-мысли, завернув говенные теории в бумагу. И ты тоже практично стараешься воплотить такие же мысли в жизнь, но уже в натуральную величину и даже в виде человеческих жизней. А, в общем, вы обе не гнушаетесь ни-чем, кроме денег!
— Я тебя услышала, — спокойно, по-прежнему тихо сказала она. — Прощай, Рам-сес!
— И, правда, прощай, любимая. Разговор слушал, нанятый тобой, киллер-неудачник. Сейчас он сидит напротив меня с вытаращенными глазами. Думаю, теперь надо бояться тебе. Такой дегенерат, как этот киллер, прослышав про все, даже и не знаю, на что он, может быть, способен. Так что, пока живи, но бойся, сука! — выругался Рамсес; он отключил связь и швырнул смартфон на пол. Тот звучно шлепнулся и прокатился по крашеным доскам с облупленной с годами поверхностью.
— Все слышал? — грубо обратился Рамсес к Пырю.
— Да, — испугано ответил тот.
— Так-то! А ты говоришь, «а че, сейчас — тип-па — анархия в городе, можно теперича все». Нет. Ты ошибаешься. Жизнь на порядок сложнее, нежели просто взять и согласиться на убийство, а следом незатейливо получить за это деньги…тем более, крупными купюрами за целых два трупа!
Пырь закивал, бесспорно, соглашаясь.
— Этот разговор был тебе в качестве урока. Меня и Дэвиса теперь с твоей стороны убивать глупо. Потому, как минимум, тебе не заплатят, а максимум…
— Я все понял, — перебивая, поспешил заверить Пырь Рамсеса.
— Боюсь, не все. В моем последнем обращении к ней, ты можешь меня неправильно истолковать. Я желаю только одного, чтобы она какое-то время ходила и боялась! Возможно, тогда же она и сделает верные выводы. Но ты не помышляй и волоска с головы Алики тронуть, а не то, чтобы ее убить. Иначе у меня на тебя есть телега и, — он потряс пистолетом, — этот прибор — боевой, готовый компромат на тебя. Сдам вместе с заказчицей или просто вас грохну! Пока что не хочу об этом думать. Но, надеюсь, теперь ты все понял?! — выкрикнул Рамсес.
— Все! — браво ответил Пырь без желания дерзнуть — просто, четко, понятно и лаконично. По всей вероятности так, как отец учил того в детстве — по-военному.
— Ползи сюда, развяжу, — устало произнес Рамсес.
Пырь послушно, с завязанными за спиной руками, боком, опираясь на одно плечо и от пола отталкиваясь ногами, спешно преодолел пару метров, после этого был развязан Рамсесом и тот лишь спросил напоследок, перед тем, как уйти:
— Ты ничего не расскажешь моему отцу?
Его потрепанный, оттого стремный, вид мог рассмешить любого. Вкупе же с услышанным, как нельзя живо, можно было предаться громкому смеху, но Рамсес сдержался, решив, что будет лучше, если он просто закрепит, только что преподнесенный Пырю, урок:
— Если перестанешь и дальше входить в образ, то не расскажу.
— В какой образ? — боясь чего-то упустить, в напряжении, спросил Пырь.
— В образ киллера.
Пырь глянул на пистолет, который по-прежнему оставался в руке Рамсеса. Тот направил на него ствол:
— Ну?
— Нет-нет. Я просто посмотрел, как на кульминацию. Мне все ясно, понятно.
Пырь резко замолчал, до этого говоря быстро и четко. В продолжение к сказанному так и напрашивалось: «Разрешите выполнять?». Рамсес слабо улыбнулся и ответил вслух:
— Если все ясно и понятно, то выполняй.
— Угу, — кротко кивнул Пырь, как и прежде, будучи напуганным, и быстро побежал по коридору, пока не скрылся за углом, за которым находился выход из казармы.
Вскоре с шумом захлопнулась дверь и настала тишина.
Продолжая сидеть на полу, Рамсес, пытаясь собраться с силами, приложил затылок к стене и закрыл глаза.
После разговора с бывшей возлюбленной, он не представлял, как жить ему дальше. Кому верить? Во что? С кем строить отношения — начиная с друзей и заканчивая девушкой, которая, рано или поздно, как предполагается, должна стать женой? Было довольно страшно и Рамсесу казалось, будто невозможно ничего забыть. Теперь с этими воспоминаниями ему предстоит прожить всю оставшуюся жизнь. Потому что произошедшее с ним отличалось от того, как если бы кому-то вынужденно предстояло пробраться к цели через дерьмо (в прямом смысле слова), чтобы выжить, а, изрядно вываляв себя в говне, потом, можно и отмыться — вопрос только во времени. Но в случае с ним…
Глаза Рамсеса заблестели от слез: наполнив их, они скользнули вниз.
В этот момент вновь раздался грохот закрывшейся входной двери в казарму.
Рамсес вмиг поднял веки и прицелился в появившегося в глубине коридора человека, которого невозможно было разобрать из-за тусклого света, окна за его спиной и слез на глазах.
— Рамсес, это я — отец Велорет. Убери оружие.
Опуская руку, он вытер глаза и поглядел на приближающегося отца Велорета. Подойдя, он сел напротив, ровно на то же место, где только что сидел Пырь. Вспомнив все то, что сейчас произошло, Рамсес снова коснулся затылком стены и закрыл глаза. Появившейся темноте ничто не мешало — не было ни яркого света, ни прообразов звука. В полной тишине до этого в длинном коридоре последними прозвучали шаги. Они в сознании Рамсеса коротким воспоминанием отошли на второй план, когда он подумал об Алике. Словно в повторе в голове заработала микропленка с последними событиями и она отчетливо прокрутила воспоминание:
«Это тебя с бреднями не туда понесло.
— …Алика, у киллера, когда он убегал, выпал телефон и в нем последним звонком значился твой номер.
— Сука, как ты врешь!!! Ты, скотина, ты не мог знать этот номер! Потому что я специально купила симку!..»
— Самое интересное, — заговорил Рамсес, не открыв глаз, — жить мне хочется, — подумав, он добавил: — а не получается. Даже самые близкие перестали слышать; понимания же того…кто роднее… ближе — это вообще уже никому не надо. Вокруг только расчет…сплошь одна выгода.
И снова наступило молчание. Это была тишина отчаяния: она, в отсутствие мыслей, может загнать любого в пустую, безликую прострацию, в которой нет места эмоциям, не присутствует интерес к происходящему, человек напрочь лишен желаний и при этом, внутри него расположится отрешенная легкость, — благодаря чему сейчас Рамсес продолжал жить.
— Странно, — опять заговорил только Рамсес, — но у меня отсутствует злоба…Во мне вообще нет ничего…Остался только пульс, который живет внутри сам по себе. Хотя, — он замолчал и медленно начал поднимать руку, которой удерживал пистолет, поднося ствол к виску.
Отец Велорет быстро поднялся с пола, в пару шагов преодолел расстояние к нему и выхватил
