происходил из крестьян Саратовской губернии — по деду, а «недворянским делом» привык называть любой мелкий поступок.) Что ж, придется опять идти пешком. В память новопреставленной Изабеллы Юрьевны. В память… Грустно-то как… И какой глубокий смысл в словосочетании «новопреставленная»… Ожидание какое-то, даже надежда.
…Через час, подойдя к стене старинного монастыря (то была известная всему миру городская достопримечательность), он нашел обшарпанную скамейку и решил отдохнуть. В голове было пусто, и есть хотелось до одури, и все же, когда первая странная мысль выползла из небытия и обрела реальные очертания, он не прогнал ее, а, напротив, с удовольствием ощутил, что она всего лишь первая капелька приближающегося потока…
Итак, есть социальная группа, поставившая целью сочетание эстетического созерцания и материального обогащения, как бы вытекающего из этого созерцания, а то и порождаемого им. Весьма занятно…
Есть и другая социальная группа, цель которой — ликвидация первой как некоего отрицательного социума.
Первая — избранные, объединенные общей страстью. Впрочем, и разъединенные тоже. Социальная принадлежность каждого во многом случайна, палитра этой принадлежности (как определение животного мира в учебнике географии) — богата и разнообразна: интеллигенция, рабочие, военнослужащие. Внутри этих подразделений — десятки других.
Во второй группе проще: государственные служащие, в недрах служебных установлений которых вызрела идея борьбы с первой группой. И вот итог: те, кто ловит, и те, кого ловят. Как все просто: «мы» и «другие».
Однако вопрос: только ли страстью, только ли красотой, только ли эстетическими категориями плюс алчностью руководствуются участники первой группы? И только ли долгом и служебно-преобразованной личной нравственностью — участники второй? Или сюда примешивается и жажда наград и должностей, например? И какие связи и переплетения внутри каждой из этих групп? И их — друг с другом? Особенно друг с другом?
Что ж… Пока все это не более чем общетеоретическая постановка проблемы. Но без ответа на эти вопросы в истории Строевых не разобраться и ничего не понять.
Стоп… Так он все же собирается и разобраться и понять? Забавно…
…Следующий привал он сделал на небольшой площади, перед старинным дворцом еще петровских времен. Теперь здесь размещался какой-то архив и доживала перед полированной дверью хилая клумба с умирающими цветами и две облезлые скамейки перед ней.
Он сел: надо построить модель реальной ситуации. Выявить внутренние и иные взаимосвязи. Только тогда возникнет первый шаг к решению…
Пожилая женщина в черном платке остановилась перед ним, у нее было опухшее от слез лицо и черный платок на голове, в руке она держала букет гвоздик. «Где-то здесь морг… — робко начала она. — Вы не знаете?» Он встал: «Морг? Да-да, вон въезжает труповозка… Простите». У нее сразу помертвело лицо, и, проклиная себя за несдержанный язык, он предложил ей руку и повел через дорогу, к черным воротам. Здесь никого не было, они прошли свободно и оказались в маленьком, вымощенном булыгой дворе; стоял санитарный автомобиль, двое в грязных белых халатах небрежно вытаскивали из его недр носилки, на которых таинственно угадывалось под белой простыней нечто…
Женщина тихо ахнула и тяжело оперлась на его руку: «Мне плохо». — «Кто у вас?» — «Дочь, ужас, совершенно простой аппендицит, умерла на столе, у них не было нужной крови… Что делается, Господи…» — «Главное — участвовать, но не соучаствовать… — изрек он и вдруг налился яростной злобой. — А кровь… Плевать на кровь!» Вырвав руку, он шагнул в темный коридор, еще не зная, что сделает в следующую минуту, как поступит, но неясное предчувствие поступка уже охватило его. Толкнув дверь (здесь пила кефир миловидная сестра в косынке, она удивленно взглянула) и не давая ей опомниться, он брякнул: «Вам только что привезли Строеву Изабеллу Юрьевну (о Господи, сумасшествие…), где она?»
Сестра не удивилась: «Красавицу с лютеранского? Ее смотрят в третьем секционном. Вы из милиции?» Хожанов промолчал, но она не повторила вопроса. Удивительный случай и еще более непостижимое совпадение. Правда, пока неясно, зачем это может понадобиться, но ведь случай — знак закономерности, свидетельство верно выбранного пути…
В третьем зале было холодно и сумрачно, на мраморных столах застыли покойники, над одним из них под ярким светом бестеневой лампы манипулировал патологоанатом, и Хожанов догадался, что противный треск, разносящийся по залу, идет от скальпеля, секущего то, что еще четыре часа назад было Изабеллой Строевой…
— Милиция? — Врач выпрямился, отбрасывая прядь со лба (какой нелепый здесь жест…). — Значит, так: смерть наступила…
— Вы ничего особенного… не обнаружили? — Голос Хожанова прервался.
Патологоанатом удивленно взметнул брови:
— А что, собственно, я должен был обнаружить? Послушайте, вы из милиции? Нет? Ну и не морочьте голову!
— Но она умерла у меня на руках!
— Каким же это образом?
— Вскрикнула, я подбежал (ох, не надо бы врать…), а она похолодела уже…
— Скажите пожалуйста… — Врач иронически прищурился. — Ну, если учесть, что бежали вы несколько секунд, а температура тела у покойника уменьшается на один градус в час, и теперь, если не ошибаюсь, лето, то либо вы слишком долго бежали, либо просто врете, уж не взыщите. А зачем? Сейчас приедет следователь, ему будет небезынтересно…
Влип… И еще как… И что делать?
Ему показалось, что время остановилось. Он увидел, как солнечный луч медленно двинулся через пол и мраморные столы, на которых стыло белели лики, неярко высветил небрежно брошенную одежду. Он узнал черную шаль, платье, перчатки, добавилась еще кофта тонкой вязки, — он ее не помнил, что-то необычное было в ней, пригляделся: матово блеснул металл… Да, вот еще и чулки висят — через спинку стула.
На мгновение отвлекся, с отвратительной ясностью представилось, как ее раздевают — нетерпеливо, грубо (чего деликатничать?) — туфли, платье, белье…
А металл? Откуда здесь металл… Вон булавка видна, что это такое? И вдруг ровно толкнуло что-то… Да ведь это ключ. Ну да, ключ, вне всяких сомнений. Ключ от квартиры, где деньги лежат (Господи, пошлость какая…). Что делать, что… Они ведь наверняка не заметили этих ключей и в опись не внесли… А это значит…
В нем проснулись звериная хитрость, невероятная прежде самоуверенность и даже наглость. «Следователь, говорите? — Он сделал шаг и загородил стул спиной. — Плевать мне на следователя! Я ровным счетом ничего не сделал. Такого…» А вот сейчас делаю, молнией пронеслось в голове. Рука нащупала мелкую шерстяную вязку, потом добралась до изнанки — черт… не с той стороны… А врач? Стоит вполоборота, увлечен своим мясницким делом, что-то бубнит. Ну, бубни, бубни, это очень даже хорошо. «Что вы сказали?» — «Не храбритесь, говорю… Вы просто не имели дела с милицией. Это вам не роман «Петровка, 38». Это совсем другие люди, верьте на слово. Не советую связываться…» — «В самом деле?» Он нащупал связку из двух ключей (да, это были ключи, какая удача!.. Удача? Надо же так трёхнуться, это же полный и несомненный абзац, как говаривал кто-то на прежней работе…), осторожно раскрыл английскую булавку, проткнул себе палец до кости (так ему показалось) и положил ключи в карман. Что ж, первая в жизни кража совершена и первое преступление закона тоже. Вряд ли сейчас он смог бы объяснить свое состояние. Его томили неясные мысли и еще более неясные предчувствия. Войти в квартиру? Возможно. Но ведь это уже второе преступление, и весьма серьезное… Что ж, так… Сейчас ему было все равно. О последствиях он не думал.
— Ну? — Анатом сдернул перчатки и швырнул их в раковину. — Что будем делать?
— Давайте так: я вам все расскажу, а вы решите: нужен следователь или мы обойдемся собственными силами.
Он тщательно прикрыл дверь и в мельчайших подробностях изложил все, что случилось в последние
