— Вышак, пятнашка, какая разница? В зоне не жизнь, сам знаешь.
— Ну нет, Матерый, лучше уж в зоне…
— Да ты вон на покойничка посмотри… Тихий, смирный, никаких головных болей — все за чертой… Ботинок присыпь. Ты чего, слепнуть начал?
— Знаю. Помолчи, будь другом, понял? Вырвет сейчас…
— Я те вырву! Вещественные доказательства не оставлять!
— Да глохни же ты! — раздалось сквозь стон.
Старинные часы в узорчатом саркофаге футляра долго и настойчиво гудели томными ударами: полдень.
Он с трудом поднялся с кровати. Обычное утро, пустая квартира. Жена давно на работе, дочь скоро придет из школы. Прозрачный алый шелк штор, свет, застывшими полосами пробивающийся в спальню, и мягкий ковер, где, царапая ворс, тянулся, покачивая пушистым хвостом, ангорский кот.
Ярославцев выпростал из-под одеяла ногу и медленно провел голой стопой по теплому, чистому кусочку меха, нежно и шершаво лизнувшего его палец. Встал, кривясь от надсадной боли в затылке и растопыренной пятерней массируя макушку.
«Спиваюсь, — подумалось обреченно и равнодушно. — Надо кончать… Каждый день… Каждый ведь день, скотина!»
Умылся, прошел на кухню. Есть не хотелось. Выпил, давясь, бутылку холодной «пепси», закурил. Провел ладонью по щеке — неопрятно колкой, в щетине… Мог ли он предположить, что когда-нибудь станет вкладывать в понятие «работа» то, что никак не вяжется с понятиями, ей сопутствующими: «зарплата», «трудовой коллектив», «общественные обязанности», «сверхурочные»… Впрочем, официальный статус у него имеется: как-никак, консультант министерства, а точнее, министерств; и зарплата есть, причем не одна; одна — с учтенным подоходным налогом, другие же более схожи с гонорарами, получаемыми сразу за год, в пухлых конвертах — в высоких кабинетах: за труд того же самого незаменимого консультанта. И существует, наконец, з а р а б о т о к, перед которым меркнут все эти зарплаты и гонорары, но цена заработку — адский труд, нервы, здоровье и… вероятно, голова, как он понимает сейчас.
Потянулся за второй сигаретой, но в пачке осталась лишь упаковочная фольга… Все. Кончился «Парламент», классное курево. Надо заглянуть в валютный бар, не зря же пристроил там человечков, пусть уж на табачок расколются.
Вставил телефонный штепсель в розетку. День сегодня выдавался сравнительно легкий, половина вопросов решалась по проводам.
— Милочка? Это Ярославцев. Звонили, никто не отвечал? Естественно, с шести утра на ногах… Вот именно, потому, Милочка, и вечно бодр. Наш грозный шеф, надеюсь, на месте?
Грозный шеф снял трубку незамедлительно.
— Ты не присутствовал на утреннем совещании, — в голосе его звучало трудно скрываемое раздражение, — а зря! Я же тебя просил, обсуждались планы…
— Не зря, — оборвал он. — И не кипятись. Если я буду участвовать в твоих совещаниях, дело встанет. А если встанет дело… В общем, присылай машины. Документы подписаны, стройматериалы будут сегодня же у заказчика.
— Володечка… — резко переменился тон. — Володечка… Когда успел?
— А! И куда чиновный раж делся? Успел… Вчера, в двадцать пятом часу. Но материалы — не за просто так…
— Да? — настороженно спросил голос.
— В твоем подчинении имеется один интересный учебный полигон. Грошев там директор, так? Ну, вот. У Грошева этого на пятом складе пять лет лежит законсервированный дизель.
— Откуда я знаю, чего есть у какого-то там…
— Очень плохо, что не знаешь. Прояви осведомленность, повысь тем самым авторитет среди подчиненных. Это еще тебе, считай, и презент от меня… в смысле моральной поддержки штанов. Далее. Заявится сегодня к вашей милости человечек от наших стройматериальных благодетелей. Потоми его в прихожей, сколько положено согласно рангу, потом подпиши ему бумажку. Там, в бумажке, просьба о передаче дизеля, гарантия об оплате, полный набор формальностей. Заодно избавишь своего Грошева от барахла, а народному хозяйству — польза.
— Но вдруг…
— «Вдруг» с дизелем не наступало пять лет. Но пусть «вдруг». Новый дизель тогда за мной. Без задержек и без всяких вспомогательных потуг с твоей стороны.
— Идет. А как с бензином на этот квартал?
— Завтра после коллегии к тебе пожалует человечек. Его в прихожей не томи.
— Понял.
— У меня все.
— У тебя точно — все! Все на свете! Когда будешь?
— Когда будет нужда. У тебя или у меня.
Он положил трубку. Еще два-три таких звонка, и, кажется, свою непосредственную работу на общество он на сегодня завершил… Задался внезапно вопросом: а когда ты работал только на себя, на собственные нужды, ради наживы, наконец? Есть грех: открыта с твоей легкой руки чертова уйма всяких промыслов: легальных, полулегальных и нелегальных; однако на них производится то, что необходимо людям, то, за что люди охотно готовы платить, причем не интересуясь ни суммой прибыли, ни ее распределением…
Он отогнал от себя дальнейшие мысли — как праздные и одновременно тягостные; оделся и вышел на улицу.
Внезапно потеплело, асфальт стал влажен и черен, морось порывами осыпала стекло, мелкой грязью пылили грузовики, серая и дымная магистраль, заполоненная машинами, жила какой-то угрюмой, механической жизнью индустриальной повседневности, а он, следуя в этом тумане промозглого дня, выхлопов и громыхающего, в липкой грязи железа, вспоминал будни иные, прошедшие; вспоминал, как просыпался по звонку будильника, как дорог и сладок был растревоженный этим заливистым трезвоном сон, однако расставался он с ним не усилием воли, не властным приказом самому себе: «Надо!» — надо тянуть лямку, надо не опоздать, надо не получить выволочки; нет, его поднимало другое — желание труда, желание видеть людей, разделяющих с ним этот труд — порой нудный, изматывающий, но всегда необходимый.
Труд не пугал его, напротив, был в радость, и он тянулся к нему, тем более что взрослые отвечали на это неизменно благодарностью и уважением, а гонять с полудня до вечера мяч во дворе, где сушилось белье и простыни на канатах, протянутых меж старыми липами, не хотелось, хотя никто вроде бы и не неволил, — иди, двери открыты, и мяч есть собственный, и уроки сделаны, иди… Но — не шел.
— А это — тебе. — Отец достал пять рублей. — Вместе пахали, получай.
Тогда он помогал отцу ставить новую дверь на петли в соседнем доме, обивать ее дерматином.
— Да ты что, пап, я ж так…
— Не за так, а за работу. За так, сынок, денег не платят. Ну, чего покупать будешь? Мороженое небось?
— Не, я на куртку денег коплю… Кожаную. Как у летчиков.
— Пилотом, стало быть, хочешь?
— Хочу, в общем… Теплая она, куртка… Да и чувствуешь в ней себя как-то… Ну… таким.
— Мужиком, понятно. Ну-ну.
Куртку он себе вскоре купил. Но походил в ней всего два дня. Вечером третьего дня куртку с него сняла в подъезде компания подвыпивших подростков. Помахали ножами, угрожая и неумело матерясь; разбили губу… Зачинщика он знал. Знал и других — шпана с соседней улицы, но никому ничего не сказал. Украли, мол, когда в футбол играл, — бросил на краю площадки, разиня… Ну и забегался. Утром следующего дня навестил зачинщика, подняв его с постели. Зачинщик был голубятником.
— Куртку поносил? — спросил он с порога.
