земной коры. Ваши губы пьют из всех источников, впитывая каждую капельку. Проходишься по извилистым тропинкам ее тела, задерживаясь на препятствиях. На ее животе ты загораешь, закрыв глаза, как на взморье. В качестве развлечения играешь завитками на ее лобке, а она гладит твои волосы. Твои пальцы погружаются в ее лоно, вызывающее неудержимое желание войти в эти врата, и ты склоняешься к ее возбуждающим, чарующим изгибам. Задерживаешься между ее ног, раздвигая их все шире. Она сжимает тебя коленями, и ты замираешь, она сдается, ослабляет хватку и тут же заключает тебя в объятия. Перекатываешься на бок: полюса меняются местами, вы меняетесь ролями. Она оказывается сверху, и ее силуэт возвышается над тобой. Обхватив рукой твой пенис, она приподнимается, а потом медленно опускается на него. Содрогается, смущаясь от удовольствия, и устраивается поудобнее. Ты протягиваешь руки к движущейся мишени ее шикарных грудей с идеально очерченными сосками, свидетельствующими о точном попадании в цель, и касаешься их пальцами. Опершись на тебя, она движется взад-вперед, проверяя архитектуру вашего соития на прочность толчками, и это землетрясение удается ей лучше, чем самой природе. Меняетесь местами, ты снова сверху, на тебя летят обломки — это мир разлетается на куски, и вы в эпицентре большого любовного взрыва.
Дело сделано. Изменил женщине, на которой женился. Не такое уж и мудреное дело, не такая трагедия, как тебе представлялось. Чувство вины не душит, наоборот, даже дышится легче. Чашу свободы осушил до дна.
Теперь надо ликвидировать последствия. Ты уже не так влюблен, как был только что, и вовсе не готов подвергать опасности жизнь, на обустройство которой ушли долгие годы и которой, как ты только что заметил, ты все-таки дорожишь, как старым теплым свитером, что бы ты там не говорил. В целом ты любишь свою жену этакой практичной, привычной, основательной любовью. Но и Розу тоже любишь, как дополнение. И представляешь себе, как заживешь теперь двойной жизнью, полной любви: с одной стороны, женщина, на которой женился, дети, которых она родила, стабильность, надежность, с другой — Роза, твоя любовница, отдушина, фантазия, тайна. Вдвоем они обеспечивают равновесие и удовлетворенность. Чего еще желать? Видишь в этом решение жизненных проблем, небольшое дополнение, которое подсластит пилюлю, добавит немного остроты, чтобы вернуть вкус к существованию, это ложь во имя правды.
Второй раз занялся любовью с Розой, возможно, с меньшим энтузиазмом, чтобы закрепить, упрочить свершившийся факт, чтобы после потопа перейти к восстановительным работам. И уже потом заговорил о будущем, сначала полунамеками — чтобы не разрушить очарование момента! — затем, прагматизм обязывает, пустился в обычные технические детали: когда, где и как? Определил условия и рамки отношений, меры предосторожности, которые стоит предпринять, и обязанности, которые стоит соблюдать. Условились на одно свидание в неделю, два — в случае крайней необходимости, добавила Роза.
Настал час расставания. Неизбежные, разрывающие сердце разлука и печаль — «Роза, мой цветочек, заноза в моей ноге!» — «Ахилл, моя слабость, моя пяточка!» — едва ты остался один, обернулись эйфорией, в которой ты отныне будешь пребывать. Ты счастлив, Ахилл! В конечном счете, нужно совсем немного: Роза и стакан воды.
В этот вечер возвращаясь домой, весь так и светишься, паришь: «Привет, семейство!»
«Будьте добры, представьтесь».
— Меня зовут Амбруаз, — вот уж точно не повезло, — мне сорок лет, я женат — то есть сейчас разведен, — у меня двое детей, я офисный служащий — то есть был офисным служащим.
— Мы вас слушаем, Амбруаз.
— В то утро я проснулся не как обычно. Ночью сбился будильник. Во всем квартале отключали свет из-за сильного урагана. Я сделал все возможное, чтобы быть на работе вовремя, но опоздал на электричку.
— Бывает.
— До следующего поезда было еще полчаса. Чтобы скоротать время, я зашел в «Привокзальное кафе», где обычно по утрам пью кофе. Помню, у стойки с кружкой пива сидел странный парень, никогда раньше его не видел, он бросил на меня косой взгляд и, ухмыльнувшись, отвернулся к своей кружке. В зале была еще парочка, они вытирали воду, наверное, опрокинули стакан. Увидев меня, Эдди, хозяин, собрался варить кофе. Но как-то само собой получилось, машинально, может, оттого, что опоздал на электричку, произошел какой-то сбой, и я вдруг сказал: «Нет, сегодня не надо кофе! Виски!»
Годами втайне мечтаешь сказать эти слова, позволить себе каприз, поддаться соблазну, так же как хочется порой набраться смелости и сказать гадость шефу. Врезать правду-матку. Выскочило само собой. Вроде бы ничего страшного, но слово не воробей… Эдди ошеломленно таращится на тебя, как бы удостоверяясь, тот ли самый клиент, который каждый день в одно и то же время пьет кофе, сейчас сказал ему это. «Со льдом или без?»
Со льдом. Льдинки тихонько потрескивают, когда наливают виски. Ты вертишь стакан в руках, и прозрачные кубики плавятся в стеклянном горниле. Делаешь первый глоток, большой, медленный и решительный, словно выпиваешь смертельное снадобье — Доктор Джекилл, поглощающий свою микстуру и превращающийся в Мистера Хайда. Убиваешь частичку себя, сгорая в алкогольном пламени, обрекаешь себя на смертную казнь. Разжигаешь жертвенный костер своей души, топливом для которого становится твоя жизнь.
«Еще, Эдди!» Второй стакан — для пущей убедительности. Втягиваешься в процесс. Ты пойдешь до конца. Клиентов становится больше, потрепанные своей беспокойной жизнью, они смотрят на тебя с отвращением и укоризной. Чашки кофе выстраиваются на стойке, как немой укор: ну что еще можно пить в такой час. Сидишь за стойкой бара, словно на скамье подсудимых, ты клерк, которого выгнали из офиса, недостойный отец и позорящий жену муж, этим утром объявленный вне закона. Обвиняемый у стойки бара! Встаньте и займите ваше место!
«Я не шелохнулся. Раздался сигнал, предупреждающий о прибытии электрички, и все вышли, снялись с мест, словно стая птиц, оставив меня наедине с третьей порцией виски».
Ты будто почувствовал, как ускоряется вращение Земли, увлекающее тебя за собой в кружение по орбите. Из-за центробежной силы шум посуды превращается в гул, а свет за стойкой — в мелькание огоньков. Мир перестает казаться таким жестоким, ослабляет хватку. По той же причине возникает ощущение, что все расплывается, удаляется, тело расстается с душой, ты в разводе с самим собой. У тебя еще есть право на встречи, на моменты ясности, порой к тебе возвращается сознание. После четвертой порции уже ничего не происходит. Реальность отступает, идет на попятную. Бредешь по шлейфу, который тает под ногами. Связь с миром утеряна окончательно и бесповоротно.
«Из вредности я все-таки сел на электричку. Вместо бутылки минералки, которую обычно беру с собой на работу, положил в сумку бутылку виски. Эдди решил отдать мне ее, чтобы не лишать меня удовольствия, а заодно и избавиться от меня. Я растянулся на скамейке, как хулиган, под негодующими взглядами пассажиров».
Никакого злого умысла в твоем поведении нет, и если окружающим оно кажется вызывающим, то ты на них не в обиде. Тебя интересует разве что явное неодобрение в их взглядах, каждый из которых как удар розгами. Ты сам виноват в своем падении, и тебе одному за все расплачиваться. Жил, безнаказанно погрязнув в трусости и сделках с совестью, за что ты достоин самого сильного унижения, и никто за тебя этого не сделает, наоборот, все поздравляют. Ты не пытаешься вернуть себе невинность или, раскаиваясь, вымолить хоть какое-то прощение, ты просто хочешь показать свое истинное лицо без утайки и кривляния.
«Я продолжал отхлебывать из горла то мелкими, то жадными глотками, как садист, чередующий пытки».
Мучаешь себя, чтобы признаться, выложить все начистоту, выплеснуть наконец все, что скопилось на душе. Потаенные обиды и озлобленность. Пытка не столь уж и сурова: по заслугам тебе еще не воздалось. Все эти годы лжи нельзя зачеркнуть одним взмахом руки, за них нужно заплатить. И долг можно
