на ту или иную вещь, она обретала свою новую сущность и как бы исчезала из ее реальности событий.
Поначалу это вызывало некоторые неудобства, но, впрочем, этот момент ей тоже уже было трудно вспомнить. Вместе с вещами уходили их названия, вернее, понятия о них, и появлялись другие, доселе неведомые; а может быть, те же самые понятия, внезапно перемешавшись, обретали новый, какой?то синтезированный смысл.
Мир вокруг нее расширился и удлинился, и вместе с ним удлинилось время, вернее, оно просто стало нелинейным, приобретя утраченную когда?то давно способность самостоятельно выбирать последовательность чередования определенных своих отрезков. Она не мешала времени — ей было интересно наблюдать за миром, внезапно зажившим своей жизнью; да и к тому же ощущения времени, вкуса, солнца слились в одно — почти что непередаваемое на уровне понятий — или ей просто было лень пытаться что?то определить? Формы окружающих предметов, включая и уже непонятную категорию людей, стали расплывчато–смазанными, и между заполненными материальной субстанцией частями пространства стало очень просто проходить, как между декорациями, расставленными на огромной облитой солнечным светом деревянной площадке.
Потом куда?то пропало ощущение эмоциональных переживаний — в памяти цветными обрывками еще кружились смешные слова — тоска, боль, отчаяние, но смысл куда?то ускользал по мере того, как лоскутки слов растворялись в стремительном и в то же время неподвижном потоке, название которому она не знала, но чувствовала, что он включает в себя все то, чем она когда?нибудь была. Впрочем, понятие «была» тоже потеряло ясность; вслед за освободившимся потоком внешнего времени ее собственное, внутреннее время тоже ощутимо перестраивалось; каждый момент, обретая власть над собственной судьбой, не исчезал и не сменялся другим по извечно заведенному кем?то, но нелепому порядку, а просто оставался существовать наравне с остальными.
Потом мир стал потихоньку пропадать, растворяясь в неотвратимо наползающих потоках то света, то темноты — их смена происходила, не затрагивая смены дня и ночи, вернее, день с ночью словно бы обменялись своими качествами или, соединив их, игрались теперь, переплетая части друг друга, как широкие шелковые ленты.
Потом не осталось ничего, кроме сна и обрывков ярких воспоминаний, — вот оно, самое упорное, не желающее становиться самим собой и оставлять ее, как все остальные, в нем присутствует много слов, уже утративших свой смысл, но живущих внутри этого момента; девочка — или девушка? замершая на границе большой площади — по ощущению залитого солнцем расплавленного мира ясно, что площадь существует сама по себе, так же как и мост за ней, фигуры и формы, движущиеся в разные стороны — понятно, что это движение — иллюзия, и форм этих также не существует в данный момент, а за всем этим, вернее, сквозь это, просвечивают вершины гор, пыльный серо–бежевый цвет должен был бы быть основным, именно такого цвета камни под ногами, но пространство придает хотя бы немного удаленным объектам свои, невероятные оттенки, синий, багрово–золотой и лиловый, оттенков таких цветов не бывает в природе, и очевидно, что все остальное — декорация, что нет ни асфальта, ни домов вокруг площади, ни движущихся фигур, ни девочки, потому что ее глаза просто не способны пропустить и с сознать такое количество оттенков цветового спектра…
Потом остался только сон, покой и растворение, золото и зелень, внезапно оттаивающие мягким ощущением свеже–зеленой травы маленького плато, обрывающегося в прозрачность утренней реки, — голову поворачивать не хочется, хотя понятно, что за спиной — золотые сосны и дальше разреженный молодой подлесок, и вместе с названиями вещей снова приходит ощущение звуков, холодноватое, как привкус мяты или еще не стряхнувшая утренний туман поверхность воды, ну да, конечно, зеленое, голубое и золотое, как просто, а еще запах земли, и чуть пыльный привкус на губах, и какие?то звуки — шелест, да, именно так это и называется, а над обрывом, в безопасном, однако расслабленном отдалении стоит Человек: — именно так, и он еще не видит ее, но скоро она окончательно проявится, и тогда он обернется, и его лицо непременно будет очень знакомым, хотя, конечно, никогда не виданным доселе. Впрочем, скорее всего не будет никакого лица, а будет намек на все то, что приносит радость и вызывает улыбку, и она, конечно, улыбнется,
— Здравствуй.
ПРИЛОЖЕНИЯ К ГЛАВЕ 5
Закликание Весны
