Сергей Григорьев
С мешком за смертью
(Железный путь)
Повесть
I. Падун шумит.
Марку мать шила тоже мешок, только немного поменьше отцова. Шила и вздыхала под шум падуна[1] (из-за леса) через двойные стекла еще невыставленных рам.
Отец пришел из депо и похвалил мешок, погладив сына по голове крепкою, сухою рукой. Мать печально улыбнулась и сказала отцу:
— Охо-хо. За смертью ты едешь, Иван Андреич...
— За ней самой. Мы ее с Марком поймаем да и...
Марк спросил:
— Что?..
— В мешок! В твой мешок... Посадим и...
— А потом?..
— Потом привезем сюда...
— Ну! А потом?
— А потом предадим ее суду революционного трибунала. И уже там что выйдет...
И Марку стало весело, хотя он видит, что отец бодрится перед расставаньем с женой и дочерью, Лиза трется около материных колен и просит:
— И мне мешок. Со смертью...
— Эге, милая, смерть одна. Вот мы ее поймаем да привезем.
— А мне дадите?
— И-и. Маленьким девочкам нельзя. С ней только мальчишки играют. Она злая.
— Злющая?
— Где у меня маленькая кисть и краска, мать?
— На полке.
Лиза уткнулась головой в колени матери и заплакала.
— Я боюсь...
Марк хотел утешить сестренку.
— Глупая, никакой смерти нет. Батенька смеется.
— Да, Лизанька. Мы и смерть направим. Верно, Марк?..
Марк кивнул.
Иван Андреевич достал с полки кисти и банку с суриком и нарисовал на мешке Марка красной краской «адамову голову», а под ней скрещенные две кости[2] и снизу печатными буквами написал:
— «Смерть врагам!»
Подправив рисунок кистью, отец вздохнул и, повесив мешок Марка сушиться к печке, сказал:
— Хорош мешок у тебя, Марк. С этим мешком ты не пропадешь. Только смотри у меня, ты с ним не расставайся.
Марк едва понял, что задумал отец, но кивнул головой.
Лиза плакала. Мать тоже вытирала глаза ушком повязанного концами вперед белого платка...
— Ну! Во-время! — сказал сердито Иван Андреевич: — за хлебом едем, а она в слезы. Брось, Марина, слезы. Умирать один раз. Вернемся. Уйми, Марк, девчонку...
Марк взял сестру за руку и вывел ее из дома на крыльцо жилого дома. Станционные пути забиты порожняком, свободны от вагонов только первый и второй пути.
— Вон, Лизанька, смотри наш вагон стоит. Хочешь посмотреть?
— Хочу...
Марк ведет Лизу к американскому товарному вагону, поодаль, в стороне от других, у стрелки на третьем пути. Вагон совсем новенький — только месяц назад прибыл на палубе пароходе из-за океана в Мурманский порт и оттуда прикачен сюда на станцию «Белпорог».
— Вон, смотри, Лиза, какой большой вагон. Мы его в Самаре нагрузим мукой...
— Белой?
— Белой-белой. Белой-пребелой мукой.
— До крыши?
— До крыши забьем.
— А сами куда же, — лукаво спрашивает Лиза, — как ехать будете?
— А сами на крыше. Видишь, там и мостик с перилами устроен.
— Смотри, — серьезно предупреждает Лиза, — когда мост, нагибай голову.
— Я знаю. «Нагибай», — плашмя ложиться надо, а не голову нагибать... Да!..
— А маменька лепешек тогда белых напечет?
— Непременно!..
И Марк запел:
— Мне одну, Маркуша, лепешечку, вот такую...
— Ладно, уж я тогда тебе лепешку стырю. Только бы напекли, — обещает Марк сестре.
— Я тебе откусить дам.
— Спасибо, сестрица.
— Идем-ка, и на падун в последний разок взглянуть хочу; прощай, падун, до свиданья.
Шум падуна слышен и за лесом со станции, — а ходу до него десять минут, с версту не больше. Ребятишки и рыбаки за год к падуну под гору лесом протропили тропку, где, может-быть, раньше в сто лет один раз ступала нога человека. Лиза шла впереди, а за нею Марк, по тропинке среди мохом обросших огромных (иной с дом) валунов. Шум порога все яснее. И скоро ничего не стало слыхать от его рева, даже как-будто стало темнее от грохота воды. И хоть много раз ходили дети к порогу, но и на этот раз, как всегда, громче застучало сердце, когда тропинка выбежала на черный, голый, лаковый от воды лоб камня... Обрамленный с обоих сторон стеною черных елей падун катился, казалось, прямо с неба пятью пенными ступенями, взбивая в воздух взбрызги...
Марк крепко держал за руку Лизу и кричал ей в ухо:
— Смотри-ка, рыба-то что делает...
— Где рыба?
