Девушка Христя поставила на стол поднос с двумя белыми чашками, чайником и сахарницей, в которой было полно пиленого сахара и тарелку с ломтями черного хлеба; в масленке — сливочное масло; в солонке — ровно приглаженная мелкая белая соль; в синем эмалевом чайнике — кипяток. Заварила чай.
— Что же вы не раздеваетесь? Снимайте котомку. Стасик скоро будет. Змееныш, пой гостя чаем, — обратилась девушка к приведшему Марка огольцу.
— Снимай свой шифтан[32]. Давай шаванить...
Змееныш ничуть не обиделся, что его так назвала Христя, и стал наливать чай.
Марк почувствовал, что смутная тоска, которая его давно томила, — голод, и вспомнил, что с утра еще ничего ни ел.
Мальчишки принялись за чай и хлеб, при чем оголец без всякого стыда клал в чашку по два куска пиленого сахара.
— Ты чего, шишбала, марафет наводишь, пей в накладку — сахар у него фартовый, — говорил оголец Марку, который робко взял кусочек сахару и прикусывал. Оголец засыпал Марка вопросами, больше все непонятными.
— Ты в цвинтовке[33] бывал? Нет! Ах, ты, чувырло братское! Ну, еще чижей[34] покормишь. Шпаер у тебя есть? У меня вот, — и оголец вынул из кармана и показал Марку маленький черный браунинг. — Я на прошлой неделе в мокром деле[35] был. Только ты не думай, что я с дубовой иглой портняжу[36] — ну, а тут дело вышло с прозвоном и прихватом. Трапезона[37] мы одного хотели сторговать. Я стекло звездами осыпал, в форточку. Впустил хороводных, а тут шухер вышел. Трапезон трехнулся, его и успокоили: пустили клюквенный квас. Гляжу — и слабо мне стало. Я ноги щупать. А казак наш мне: этак мы меж двух на г
Марк перестал чай пить и с испугом смотрел на огольца, — тот не переставая «звонил» и уплетал хлеб с маслом.
Не понимая всех слов воровского языка, Марк уловил только то, что мальчишка рассказывает о темном и страшном деле, в котором сам он будто бы был чуть-ли не главным лицом.
— Чего моргалы уставил, эх ты, дядя Сарай. Ты думаешь, я колесо верчу[38]. Продали на блат. В три дня сто тысяч проюрдонили. Одной самогонки выпили три ведра, да шампанского сколько, уже и не помню.
Тут оголец замолчал и покраснел — видно было, что ему стало немножко стыдно. А Марк, поняв, что оголец «звонит», сказал:
— Да парень: «семь верст до небес и все лесом»!
Оголец посмотрел на него с уважением:
— Ишь фельда[39], а я думал ты ручной[40].
Послышался стук в дверь, и Христя впустила в комнату еще двух огольцов, за ними вскоре явился и Стасик-Зухер. При нем первый оголец съежился и замолчал.
— Вот что, мальчики, — сказал Стасик, — такая работа. Завтра на Смоленском будем этого парня народу показывать. Как он сумку обернет — подымай пение и вали торговок, — только смотрите, чтобы его в давке не притворили. Если станут поливать[41], подрабатывай. Поняли? А мы кого нужно поздравим. А потом режь винта. Дербанщиков [42] оттыривай[43]. Как его спрячут — гуляй. Скажите, чтобы все были, дело скипидарцем попахивает.
— На Смоленском горячо[44], товарищ Зухер, — сказал один из вновь пришедших огольцов постарше.
— Это уж мое дело, — сказал Стасик...
— Малье! — согласился оголец.
Когда совещание кончилось и огольцы ушли — смеркалось; Марк клевал носом. Стасик уложил его спать на диван, а сам снова исчез; Марк словно в холодную воду окунулся, — заснул.
XVI. «Помоп».
Когда Аня Гай в своем заточении стала стучать в дверь кулаками, ей думалось, что на стук в доме, где стояла среди смутных шорохов такая тревожная тишина, кто-то отзовется, поднимутся крики и беготня. Но напрасно: девочка до боли отбила обе руки, стучала в дверь ногами — никто не идет и не отзывается. И удары в дверь не звонкие, — тупые, словно дверь с той стороны обита войлоком. Обессилев, Аня упала в кресло и залилась горючими слезами.
Поплакав, Аня стала размышлять о том, каким бы способом дать знать о себе. Разбить стекло и выпрыгнуть в окно? Но подоконники так высоки, что их едва ли мог с пола достать рукою и взрослый человек. Надо сначала подмоститься. Аня подвинула к окну столик, на столик взгромоздила восьмигранный табурет, стоявший у дивана, а на него стул. Взяв в руки со стола тяжелый бронзовый подсвечник, Аня с большим трудом забралась на вершину своего шаткого сооружения и оттуда, цепляясь за шпингалет[45] окна, влезла на покатый подоконник. Держась левой рукою за задвижку, Аня сразмаху стала бить бронзовым подсвечником в зеркальное стекло. Понадобилось несколько ударов, пока вдруг толстое стекло от звонкого удара расселось в стороны лучистой звездой, и клин стекла, звеня упал, скатился с подоконника.
Аня прислушалась — на шум никто нейдет.
Девочка стала отбивать края звезды. Толстое, почти в палец стекло сопротивлялось.
Рука Ани слабела с каждым ударом — подсвечник ей казался все тяжелей. После четверти часа усердной работы девочка пробила в зеркальном окне большую дыру с ломанными острыми углами и, осторожно просунув руку с подсвечником, хотела ударить по наружному стеклу — и не достала: междуоконье толстых стен было очень широко, а размахнуться между стекол нельзя. Аня решилась бросить в стекло подсвечник, размахнулась, задела спинку стула, подсвечник выпал из ее рук и покатился на пол, и с грохотом развалилась и упала на пол сооруженная девочкой башня. Аня со страхом смотрела вниз — ей не хотелось прыгать, боялась разбиться. А, между тем, левая рука, на которой висела она, закостенела и было так больно, что Аня едва держалась. Оставалось одно: Аня осторожно, чтобы не поранить себя, пролезла сквозь звездчатую, с острыми, торчащими со всех сторон клиньями стекла дыру в междуоконье.
Довольно удачно: только оцарапала плечо — струится кровь. В междуоконье — толстым слоем пыль. Аня заглянула через стекло во двор и с удивлением увидала, что очень высоко, и вспомнила, что поднималась со двора сюда по ступеням широкой лестницы. Двор вымощен; только около стволов деревьев — обложенные по краю камнем черные круги земли. За зеленью не видно ничего больше, кроме этих кругов, из которых поднимаются серые стволы деревьев, да ровной мостовой.
Аня попробовала стучать в окно руками и каблуком ботинок — стекло глухо и беззвучно вздрагивало от ударов.
Обессилев, девочка прикорнула у косяка и, упав щекою на плечо, почувствовала мокроту, тронула рукою — кровь просочилась в разорванное стеклом на плече платье. Аня в испуге закричала и забилась между стекол. Но на ее крик никто не ответил.
За окном попрежнему безмолвно шелестели листьями деревья, в ветках перепорхнула какая-то пташка и пропала...
Аня долго думала, не зная, что же делать, пальцы девочки судорожно и без цели скользили по подоконнику. Аня хотела закрыть лицо руками и увидела, что к липким от крови пальцам пристала пыль. Девочка, осененная догадкой, стала писать на стекле пылью, смешанной с кровью, крупные печатные буквы:
