Такими говорить только и должны быть мои разведчики»
— Наградами солдаты дорожили. Потому что зря солдату награду не давали. Нам очень обидно было, когда, выйдя на отдых, видим, что у штабистов заблестели на груди новые ордена и медали. Награждали-то как… Взяли, скажем, какой-то город или важный плацдарм. Идет команда сверху: представить к награждению из каждой роты по десять человек. Почему по десять? А не по двадцать? Или по пять? Это было никому не известно. Список, как правило, составлял политрук. Потом его утверждал командир роты. Наш политрук Воробьев в этот список первым делом вносил тех, кто ему задницу лизал, а для настоящих героев — оставшиеся клетки. Тот, кто, может, больше других достоин орденов и медалей, но всегда требовал от политрука правдивых ответов на свои вопросы, кто справедливости добивался, тот у нас ходил без наград. Всегда обойденными оказывались тяжелораненые. Ведь их сразу отправляли в госпиталь, а после лечения — и это хорошо все знали — они уже не вернутся в свою часть. Поэтому их в списки и не включали. Так же было и с убитыми. Зато шофер командира полка имел… семь медалей «За отвагу». Ребята по этому поводу шутили: «Если бы награды давали еще и за половые натуги, то у Жорки Шишлакова их было бы больше». Хотя, честно сказать, парень отчаянный был, под любым огнем гонял. А поскольку всегда рядом с командиром полка, то уже никакой политрук помешать не мог.
«26 октября Занимаюсь хозяйственными делами А их у меня на сегодняшний день много вечером был в своей пройдохи старой
27 октября Сегодня я ходил искал козырька лакированного его здесь трудно найти здесь носят все шляпы соломяные К вечеру нашол и здал портному»
— Это майор Чернуха, который всегда был одет аккуратно и даже франтовато, захотел носить свою форменную фуражку непременно с лакированным козырьком. А такие козырьки могли быть только у тех местных жителей, кто служил на почте или на железной дороге. Вот у них-то я и попросил. А кто откажет русскому солдату?
«28 октября С утра помогаю повару он больной Зарезал гуся и сижу щыпаю а он проклятый крепкый кабы знал не брался Лутше я ходил бы голодный тры дня Ну посмотрим какой у нас обед получится
29 октября Хоздень готовлюсь к предстоящым торжествам нашего полка. Завтра должны вручать ордена Блестяще завоеваны в последних боях форсировали тры реки Буг Сан и Вислу где удержали плацдарм Как фрицы не старались нас столкнуть в Вислу и перетопить но катуковцы стояли насмерть И фрицы получили…
30 октября Сегодня вручают нашему полку ордена Богдана Хмельницкого и орден Красного Знамени вручает член военсовета 1-й гвардейской танковой армии гвардии генерал полковник Попель. Этот день празнуем и не верится что это нами завоевано и специально с Москвы прыехали вручать ордена Да месяц назад Москва салютовала нам за взятые города»
— Такой наградой все мы, конечно, гордились. Это же было признанием наших заслуг. Но свою медаль «За отвагу» я носил в кармане, как и другие ребята. Только те, кто находился подальше от передка, цепляли награды на грудь. И мы поцепили бы… Но как под обстрелом поползешь, если у тебя на гимнастерке медали?
«31 октября Загорелся дом в нашей суседкы т. е. в моей знакомой Я бегал тушытъ обгорел… руки пожег фуфайка брюкы погорели. Но кое чего спасли Дом сарай и даже забор все сгорело дотла и суседка выходить жыть на другой конец деревни Туда трудно пробраться там патрули ходят но она пообещала ходить сама до суседкы т. е. где я жыву чтобы ее не поймали патрули будет оставатся здесь ночевать чего мне и нужно»
— После отбоя наступал комендантский час и всякое передвижение по населенному пункту запрещалось как нам, так и местным жителям. Требовался специальный пропуск или знание пароля на эту ночь. И правильно. Тогда особенно свирепствовали бандеровцы — можно было запросто нарваться на выстрел из-за угла, на нож или на вилы. Под Гданьском случилась такая трагедия и в нашем полку. Ребята поехали рыбачить на озеро, за несколько километров от села, в котором стоял полк. Задержались до комендантского часа, а пароля не знали и пропусков не имели, поэтому решили заночевать в ближайшем от озера доме. Утром в полк вернулся один старшина. Он и рассказал, как все было. Ночью старшина вышел из дома по нужде. Вышел по глупости без оружия. А тут бандеровцы. Старшина упал в яму и затаился. Бандеровцы дом подожгли и уже никого живым из него не выпустили. Повезло при этом не только старшине, но и мне. Накануне, узнав, что я профессиональный рыбак, эти ребята заезжали за мной. Но меня на месте не оказалось. Они немного подождали и уехали.
«1 ноября после вчерашнего пожара ходил сегодня в баню Выстирал свое обмундирования и сам помылся ато был как чорт в саже Покуда постирал то я все пальцы постирал Как они те бабы стирают? Но зато выстирал всем на дыво все удивлялись чистой работой
2 ноября Сегодня так кое какие делишки а остальное время читал сочинения Никитина»
— Да, жестокая фронтовая действительность была такой, в которой солдат мог превратиться в дикое, озверевшее существо. Мог, но не превратился. Мы любили петь. И любили читать. А читали все подряд. Потому что достать хоть какую-то книгу было очень трудно. Но если уж книга попадала нам в руки, зачитывали до дыр. К примеру, я долго не расставался с толстым сборником рассказов Михаила Зощенко. Его читали и перечитывали все ребята из нашего отделения. Книгу часто давал и минометчикам в дивизион, где служил Лях. И Лях знал, что отвечает за нее головой. Книги мы берегли как оружие.
«3 ноября Читаю Никитина а вечером был в своих ребят в лесу которых давно не видел… Они жывут как хомякы»
— Мы, разведчики, всегда располагались поблизости от штаба полка, а точнее — от дома или блиндажа, в котором находился командир полка. В своем расположении мы являлись как бы личной охраной комполка. Он нам очень доверял и следил за тем, чтобы разведчики были всегда рядом. Поэтому мы жили, как правило, в лучших условиях, чем минометчики в дивизионах. Которым часто приходилось ночевать в землянках или просто в траншеях.
«4 ноября Сегодня услыхал плохое сообщение а вечером ходил в лес смотрел картину «Борьба за Россию»
— Если я не записал, какое именно сообщение, значит, скорее всего, оно связано с тем, что кто-то угодил в лапы особиста. Чаще всего это заканчивалось штрафной ротой. А в штрафных воевали до первой крови — пока ранят или убьют. Из госпиталя после ранения штрафники направлялись уже в обычные подразделения.
Вообще, НКВД мы ненавидели. Энкавэдэшники всегда рыскали по тылам и как кого поймают без соответственно оформленных документов, сразу «записывают» в предатели. Потом поди отмойся. Да еще если за тебя некому из командиров похлопотать… Бывалые солдаты загадывали молодым такую загадку: «Что за род войск: фуражка зеленая, а морда красная-красная?» Это потому, что кормили их хорошо — пайки у них особые были. Тех из наших, кто побывал в немецком плену не по своей, конечно, воле, мы считали лучшими, самыми надежными солдатами. Но эти подлюги им жизни не давали — цеплялись за каждую мелочь, выдумывали всякую чушь. Из-за них ребята ходили словно клейменные пленом — им это вспоминалось на каждом шагу. И никакой кровью, как, скажем, штрафники, они уже не могли смыть свое клеймо.
В некоторых случаях энкавэдэшники действовали просто иезуитски. Помню, было это в районе Вешенской, когда мы отступали за Дон. Послали группу разведчиков найти проходы из окружения. Они из какой-то хаты выбили итальянцев и взяли там итальянские консервы. Мы тогда постоянно голодали и сразу набросились на эту еду. Но тут же появились особисты: если, мол, разведчики пришли с итальянскими
