маскхалаты.
«15 сентября Хоздень строим нары а под вечер часть ребят отправляют на фронт»
— Первая смерть, которую я увидел, глупая. 22 июня или, может, днем позже был отдан приказ: из расположения части не отлучаться. А нашему военврачу зачем-то понадобилось в соседнее село. На улице встретил его патруль. Он через плетень — и убегать. Солдат выстрелил. Пуля попала в позвоночник, и сразу наповал. Не понимал я иных наших. В своего же, да в безоружного, пульнет, не задумываясь, как в мишень. А в немца долго целиться будет… Война началась для меня первым боем 27 июня. Ночью с 21 на 22 июня услышали в отдалении стрельбу, видно было зарево. Никакого значения этому не придали. Все думали, что начались маневры, о которых так много говорили накануне. В пять или в шесть часов утра 22 июня нашу роту построили и командир роты Кравченко объявил: началась война. Хотя от командования не поступало никакой информации. Наш ротный Кравченко к такому заключению пришел сам и сделал объявление о начале войны без чьего-либо позволения. Мы доверяли своему ротному. Он финскую прошел. Запомнились его слова: «Знаете, почему победили в этой войне? Да мы своих бойцов положили больше, чем в Финляндии жителей. Все огневые точки солдатскими телами закрыли». Какая была первая реакция? Я бы сказал, спокойная. Между собой говорили: «Ну что, хлопцы, воюем? Воюем…»
В тот день нам выдали по пятнадцать патронов к нашим трехлинейкам, еще и предупредили, чтобы все стреляные гильзы сдавали старшине. А когда стали отступать, уже многих потеряли убитыми и пленными, все смешалось, мы сутками оставались голодными. Однажды солдат наш, помню, Сашкой его звали, такой шустрый, пронырливый, решил зайти в село, выпросить хоть какой еды. А в селе его патруль поймал: «Откуда ты?» Сашка отвечает: «Немцы нас разбили, есть нечего…» В комендатуре, куда его отвел патруль, на Сашку набросился сам комендант: «Откуда немцы? Ты что, спятил? Паникер, трус!» Первое официальное объявление о войне мы услышали, когда вовсю уже бежали на восток. На одной танкетке была включена рация, танкисты выставили шлемофон с наушниками. По радио выступал Молотов. Если бы не Кравченко, первый бой пришлось бы принять, не зная о том, что началась война.
Не называя войну войной, а лишь «боевыми действиями», политруки в первые дни стремились поднять наш боевой дух. Часто собирали нас на беседы и выкрикивали, что на одном направлении наши войска продвинулись на 150 километров, на другом — еще больше. Но мы им не верили. Через нас шли в тыл раненые. Они говорили правду.
А первый бой случился около станции Ожени, рядом с аэродромом, строительство которого наш 549-й отдельный саперный батальон уже заканчивал. На него и приземлились с десантом большие немецкие самолеты. И кстати, весьма необычным способом. У каждого под крыльями были прицеплены маленькие танкетки на колесном ходу, которых я потом никогда не видел.
Вооружена такая танкетка одним станковым пулеметом, а броневым щитком прикрыт только механик-водитель. Самолеты садились на эти танкетки как на свои шасси, потом отцепляли их. Мы в лес побежали. А танкетки и пешие немцы — за нами. Как резанули из пулеметов и автоматов, мы сразу попадали. Немцы что-то орут, стреляют, а среди наших — тишина. Никто не крикнет, не ойкнет, как вроде бы никого еще не задело. Тут командир роты Кравченко кричит: «Хлопцы, не бойтесь, он разрывными стреляет». А разрывная пуля в лесу солдата редко доставала. Она как за первую веточку зацепится, так сразу разрывается. Поэтому нас только корой обсыпало.
В общем, прижали немцы нас огнем в этом лесу. И пошли на нас в полный рост. Мы лежим. Кто в ямке, кто за кустом. А стрелять боялись, да и винтовки не у всех были. Думали, если стрелять в них будем, они потом дознаются, кто стрелял, и тогда уж точно не пожалеют, убьют. Отбиться — и мысли не было. Мы видели, что пришла сила, против которой с трехлинейкой да саперной лопатой не попрешь. Заходят в лес, как к себе домой. Кричат: «Рус швайн!» — и пинками поднимают наших солдат. Их винтовки тут же об деревья разбивают. Собрали немцы наших по лесу человек триста. Остальным, в том числе и мне, удалось убежать в глубину леса. Построили пленных в колонну — впереди танкетка, сзади танкетка — и ходом погнали к станции. Кто падал раненый, обессилевший или просто споткнулся — подниматься уже не давали. Стреляли или давили танкеткой. В этой колонне бежал и мой земляк гривенский — Василь Махно. Рассказывал потом. Когда близко от опушки были, сосед толкнул его плечом и говорит: «Давай в лес!!!» — и побежал. А Махно не решился. По тому солдату застрочили немецкие автоматы. Он упал. Махно думал: все, убили парня. Вдруг он поднимается, весь окровавленный. Все видят, что у него перебито горло, оттуда фонтаном кровь хлещет, а он бежит назад, догоняет колонну. Жутко было смотреть. Казалось, мертвец за ними гонится… Эта колонна вскоре наткнулась на нашу засаду. Отбили всех пленных.
«16 сентября Меня направляют учиться в полковую школу где протекает остальное время до 27 сентября Подем в 5–00 занятия до 9–00 вечера отбой в 9–30 Я падаю как сноп и сплю до 5–00 не переворачиваясь с бока на бок Учения в меня идут с успехом»
— В полковой школе готовили младших командиров артиллерийских разведотделений. В мирное время такая учеба рассчитана на семь месяцев, а нас готовили за два. Учились засекать цели в дневное и ночное время, определять расстояния до цели без приборов, пристреливать цели, скрытно проникать в расположение противника, брать «языка». Учителями нашими были те, кто боялся попасть на передовую. Они насаждали строгость и муштру, чтобы оправдать свое место в тылу. Многое нам просто было непонятно. Например, зачем тренировать подход и отход к командиру, если на передке мы никогда и руки к пилотке не поднимали. Там если уж в голову не попали, то в поднятую руку попадут. Такие школы действовали всю войну. Воевали одни, а учили другие.
«28 сентября Получаю задачу достать лошадей во чтобы то ни стало гдеб не было ато иначе матчасть прыйдется на горбу таскать Я эту задачу выполнил с успехом в троем я Шаповалов и Чорный достали пару лошадей»
— Только одно — украсть. Без лошадей минометчикам худо, ибо всю матчасть — тяжеленные стволы и станины, боеприпасы — все пришлось бы тащить на себе. И вот что мы сделали. Нашли конюшню. На дверях амбарный замок, а ворота, в которые выводят лошадей, заперты изнутри на засов. Ребята приподняли крышу, я пролез, открыл засов и вывел двух лошадей. Чьи они, мы тогда не разбирались. Таких приказаний «достать» было много.
«29 сентября Поход идем по 30 км в день это очень тяжело ночуем в открытом поле Я без шенели в одной гимнастерке и прыходится целую ноч не спать а днем идем без конца на Запад Я это вже второй раз иду в Польшу Поход продолжается до 8 октября идем через город Лебедин Ромны и останавливаемся в городе Прылуки где продолжаем учения»
— Почти всегда приходилось ночевать в поле, потому что деревни все были выжжены. Все, что не сгорело во время боев, пожгли немцы. А почему без шинели? В школу мы пришли в своих саперных бушлатах. Хорошие были бушлаты. В первый день нас построили, и раздается команда: «Снять бушлаты и положить на землю». Сняли, положили. Следующая команда: «Три шага вперед. Напра-во. Шагом марш!»… Так одевали тех, кто был на передовой. А в тылу оставались в одних гимнастерках. Поэтому в Прилуки мы шли раздетыми.
«10 октября Черниговская обл. г. Прылукы Попадаю в комендатуру в наряд патрулем и знакомлюсь с Верой артисткой прылуцкого Театра Конечно она себя назвала артисткой но она в том только артистка что может врать а работает контролером Но это меня не интересует А больше интересует ее водка которую она доставляет регулярно а курсанту нечего больше и ненадо ну и женскый футляр. Но увы не совсем мне повезло в этот день С пяных глаз я проявил себя патриотом за что попал на 10 суток губы. Я с автомата рострелял все немецкие картины которые были в Веры на квартире за что патрулю плюстителю порядка комендант и всучил 10 дней»
