— В этом патруле мы были с Сидоренко и в той квартире застали пьяного летчика. Он на нас: «Пузолазы, пошли вон!» Я ему сразу по сопатке. Летчик за пистолет. Пистолет я у него отнял вместе с кобурой (потом сдал начальнику караула на гарнизонной гауптвахте), а самого выбросил за дверь. Потом уже дело и до картин дошло. Сидение на губе в общем-то никак не отражалось на службе солдата, потому что это нигде не фиксировалось. Наверное, на войне не было солдата, который бы не сидел на губе.
«До 20 октября сижу на губе Кормят хорошо ребята свои носять все что им подруку попадет Мне даже нехочется выходит с губы так как мне эти строевые занятия надоели 15 октября мне прынесли передачу хлеб сало табак и пол литры и писмо от Веры Она пишет что она очень безпокоится зато что я на губе мол я же виновата в этом и прошу простить Я правда и не накладывал на нее никаких взысканий но за водку просщаю все в конце писма пишет целую крепко после этого мне зделалось очень кисло во рту и я порвал писмо водку выпил за кубанских девушек 3 20 по 5 ноября Занимаюсь без всяких прыключений на отлично получил благодарность от командира полка Почти каждую ночь хожу к Вере она все прыбрала замазала те стены которые подверглись обстрелу во время моего знакомства с ней и забыла. И все хочет узнать мой домашний я ей дал адрес только какой то Севастопольскый где я сам никогда не был Водяга всегда в нее есть за что я ее и люблю 6 ноября Опять в комендатуре патрулем на Ленинской улице приказано всех пяных солдат водит в комендатуру работа мелиционерская которую я не люблю до гроба но всеже исполняю до конца своей смены а потом ушел к Вере в которой провожу остальную ноч и весь день 7 ноября с выпивкой и песнями Здесь я было подсыпался к ее подруге которая как бутто лутше но нечего не вышло Эта Вера начала ревновать скандал получился и эта подруга смылась мне правда сейчас безразлично но я делаю из за того что моя мужчынская обязаность такая Я же не монах Но после ее ревности я ушел пока не остынит и залег спать 22 ноября Прощай город Прылукы и Вера сегодня нам прочитали прыказ в поход и мы спешно собираемся в 8–00 выходим Прощаюсь с Верой Она плачет незнаю почему она замужем муж в армии и пишет ей писма правда она жыла с мужем всего 3 м. и выдать не поняла еще жызьни А меня она незнаю за кого посчитала ведь я не мог же на ней жениться потому что я курсант и влюбую минуту вира якори и был такой субект Грыша и ушел в не известном курсе 26 ноября идем повыженым деревням и ночевать негде немец все прывратил в пепел а жытелей угнал в рабство идем через Гоголевку Бравары в Дарнице ночуем Завтра пойдем в Киев через Днепр Я в 41 г. переправился через Днепр совершая драп марш а сейчас гоню фрицев со своей Отчизны Смерть гадам за кров и разрушения»
— Было это примерно в сорока километрах от Киева. Картины действительно жутковатые. Деревни — абсолютно пустые. Да и можно ли это назвать деревнями? Одни печные трубы торчат. Хотя бы какой- нибудь курятник был, и курятника не осталось. Как к деревне подходишь, ужасный запах гари. Иногда видели старух с детьми. Печь топят, и пока она топится, спят на ней. Питаются тем, что сохранилось в огородах. Стариков и женщин не видели. Всех, кто мог стрелять, немцы уничтожали. Считали, что они уйдут к партизанам. Иногда нигде никого не видно, одни дети на печи лежат под открытым небом. Смотреть на это страшно было.
— У большинства из нас такого желания не было. Не знаю, если бы сразу из-под Киева попали в Германию… Хотя встречались отдельные, такие, у кого немцы пожгли дома, уничтожили семьи. Бывало, боевых действий нет, но вдруг загорается дом. Оказывается, кто-то из наших солдат поджег. Спрашиваем: зачем ты это сделал? «Мою хату спалили, — говорит, — спалю и я его…» Но такое случалось редко. На своей территории немцы, в том числе и мужчины, чувствовали себя среди нас спокойно. Не прятались, ходили по расположению наших частей открыто. Если немец не одет в военную форму, то на него мы уже не обращали никакого внимания. А один подлый случай запомнился хорошо. Зимой 45-го мы разбили большую группировку и долго гонялись по лесу за ее остатками. Однажды днем издалека видим, как группа немцев, человек семьдесят, вышла из леса и направляется к одиноко стоящему на опушке сараю. Кто-то из наших разведчиков говорит: «Они, наверное, сдаваться идут. Надо бы как-то у них спросить…» А рядом в это время остановились на привал артиллеристы с 76-миллиметровкой. Их командир, сержант отвечает: «А вот сейчас мы спросим…» И как резанул по сараю. Один раз, другой. Только кирпичи летят в воздух. Раздолбали сарай и уехали. Мы сразу побежали туда. Человек десять насмерть положил сержант. Было много раненых, искалеченных. На остальных жалко смотреть: грязные, истощенные и почти все перебинтованные. Оказалось, они действительно шли сдаваться.
— Мы уже не отступали, а бежали. Как вечер, так команда: окопаться и ни шагу назад! В течение дня выясняется, что немцы обошли нас и справа, и слева, что мы у них уже в тылу. Поэтому вечером команда: поднимайся!.. И так все дни. Командир 4-й роты, фамилию его не помню, всегда первый поднимал свою роту: «А ну, ребята, кто здоров ногами… Нам они еще пригодятся». За этой ротой поднимались и другие. Бежали в сторону Козятина. За ночь пробегали по 40–50 километров. Утром вошли в Козятин. На станции эшелонами все пути забиты. В основном с эвакуированными из западных областей евреями и семьями офицеров. Появляются немецкие двухмоторные «долбачи». Прилетали всегда почему-то по 33 самолета. На бомбежку заходили тройками.
Страшно, что творилось. Солдат знает, что при бомбежке надо упасть и лежать, а гражданские вскакивают и бегут. А их осколками сечет. Они в основном и гибли. Куда не посмотришь, везде трупы и кричащие раненые. От сильного запаха крови многих выворачивало. К запаху крови примешивалась вонь блевотины. Дороги были забиты беженцами. Люди шли со своим скарбом, гнали коров, свиней, даже гусей. Войска шли по обочинам. Урожай немцам, конечно, не достался — поля были вытоптаны. Уходили не каждый сам по себе, а колхозами. И распоряжения такие были: все, что можно забрать с собой, забрать, остальное уничтожить. Колхозные амбары и хлебные поля поджигались. А ведь не все могли уйти. Те, кто оставался, в том числе и партизаны, были обречены на голод.
Через Днепр переправлялись в районе Ржищева. Катер буксировал паром. Когда подошла очередь нашего батальона, заходят немецкие самолеты. Бомба попала в катер, и он затонул. Мы загрузились на паром и веслами перегребли на левый берег. Я потом нашел лодку, с которой, как рыбак, управляться умел, и сделал еще два рейса на правый берег, переправил наших ребят, кто не попал на паром. Мы тогда часто спрашивали у командиров: почему так далеко отступаем, зачем уходим за Днепр? Они не знали, что ответить. А потом политруки получили циркуляр объяснять так: надо выровнять линию фронта. Любой малограмотный солдат понимал, что это чушь. Если будем так выравнивать фронт, как от границы выравниваем, до Урала без остановки добежим.
«27 ноября вот и столица Украины гордость Украины и Музей предков вот на горе стоит разрушеная Лавра которая стояла около двух тысяч лет Пираты немцы уничтожылы все. Здесь я встречаю знакомых ребят 549-го саперного с которымы столько прослужыл Только жаль что не увидел своего земляка Мишку С. Видел медсестру Надю с которой много время провел в скучные отступательные бои. Сейчас мы идем по Киеву и снег з дождем не дает ходу все мокрые уставшые ногы не подымет Переходим Подолье и идем на Куринавку где и розквартировалис Сейчас сушим портянкы Хозяйка молодая но сейчас не до нее посмотрю дальше»
— Интересно, как в нашем батальоне появилась Надя. Перед самым началом войны она приехала в Ожени к своему мужу, который командовал у нас саперным взводом. Его убило в первом же бою, и Надя пожелала остаться в нашем батальоне медсестрой. Потом таких, как она, стало появляться много. Добровольно оставались жены погибших командиров, к ним присоединялись другие женщины, кто потерял своих близких, не успел эвакуироваться… Набралось столько, что была сформирована отдельная женская саперная рота. Так же, как и мы, они работали кирками и лопатами.
«28, 29, 30 ноября Ходим строим нары Заделываем окна в казарме где должны скоро перейти Немцы когда отступали все изгадили и нам прыходится все налажывать С хозяйкой отношения наладил и стараюсь в свободное время прорватся на квартиру Жыву не плохо»
— Немцы умели не только жечь и взрывать, но и просто гадить, как паршивые котята. В казармах, построенных еще в николаевские времена, они повыбивали все окна, переломали мебель, в комнатах и
