привилегию по выделке нарезного оружия требовалась резолюция наместника.
Кузнец показался мне слегка придавленным суетливым Томском, так что говорил от его имени большей частью Томский горный исправник. Он же мне и четыре коробочки с изумительной выделки револьверами передал. Уверял, что изготовил их здесь присутствующий, румяный от смущения, мастер Карышев. Только что-то мне слабо в это верилось. Я всегда считал, что даже однотипные вещи сделанные вручную, должны как-то отличаться друг от друга. Эти же орудия для убийства были, простите за каламбур – убийственно одинаковы. Так, будто бы сошли с конвейера, а не с верстака талантливого 'самоделкина'.
Кроме того, все выполненное теми же тульскими или ижевскими рукодельниками оружие всегда украшалось. В дорогих оружейных магазинах столицы эти изделия всегда экспонировались отдельно и ценились значительно выше фабричных. На принесенных в мой дом пистолях, кроме клейма, никаких узоров больше не было.
Третьей причиной для недоверия была сталь. Или, если уж быть совсем точным – ее качество. Мне ли было не помнить услышанную однажды из уст седого металлурга, Ильи Петровича Чайковского, лекцию, в ответ на вроде бы невинный вопрос: пригодно ли Ампалыкское железо для изготовления стрелкового оружия? Мне-то, дурню, казалось, что железо – оно и есть железо. Ну да. Есть там какие-то сплавы, но ведь мы и не турбину для Боинга делать собираемся, а всего на всего, что-то, в первом приближении похожее на Мосинскую трехлинейку.
Тут-то я и нарвался на продолжительное нравоучение, из которого вынес стойкое убеждение – сапоги должен тачать сапожник! Ну и еще какое-то количество поверхностных знаний о процессе извлечения металла из руды, и превращения его в кристаллическую структуру, в простонародье именуемую сталью. Из монолога Чайковского я узнал, что есть на Обуховском заводе в Санкт-Петербурге какой-то ученик Ильи Петровича в бытность его директором Технологического Института, по фамилии, кажется, Чернов. Так вот. Этот Чернов, оказывается, недавно делился с учителем результатами своих опытов по определению наилучшего размера кристалла для наиболее крепкой стали. И даже будто бы просил, дабы Илья Петрович повлиял на Пятова, с тем, чтоб тот изыскал возможность провести ряд исследований по результатам плавок на Троицком заводе. Опыты были проведены, но результаты вышли столь противоречивые, что обоими моими металлургами было принято решение временно отказаться от изготовления металлических деталей требующих повышенные требования к качеству стали.
– Дмитрий Константинович чуть не с хронометром нас заставлял у конвектора стоять, и за цветом расплава следить, – жаловался Чайковский. – Будто у меня иных дел нет! А мужички наши – или цыфири не ведают, или внятно объясняться не в силах. Какое там! У нас чуть не каждая плавка сама по себе. Из одной сталь и в Золингере показать не стыдно будет. Другая – только на бабские кастрюли…
Выходило, что часть винтовочных стволов может получиться отменного качества. Часть – откровенный брак. Причем, при существующих сейчас способах и методах контроля процесса плавки, предсказать результат совершенно невозможно. Ну и зачем нам такая лотерея? Так вот и вышло, что от идеи начать хотя бы штучное производство винтовок в Троицком, мне пришлось отказаться.
А тут – револьверы. Где этот Карышев металл-то подходящий взял?
– Обратите внимание, Герман Густавович, на дуло сего изделия, – разрумянился, защищая своего протеже, Петя Фрезе. – Изволите видеть, Ваше превосходительство? Это ствольная трубка, на резьбе вкрученная в корпус. Трубки заказаны и изготовлены в Златоусте, а остальное – вылито по одному образу в заводских лабораториях в Троицком.
Вот так! Голь, что называется, на выдумки хитра! Патроны для пятизарядного револьвера использовались от Спенсерки. Тринадцать миллиметров! Это не револьвер, это слонобой какой-то! Но ведь калибр мог легко изменен. Вкрутил другую трубку, и вуаля. Просто у Карышева не такой уж и большой был выбор. Или 0,44 от Кольта, или 0,56 Спенсера.
Но больше всего меня удивила система… жаль я не специалист и не знаю, как это правильно называется! В общем, оружие для перезарядки нужно было переломить. Я и раньше такой принцип уже встречал. В тех же кольтовских агрегатах. Это для меня, привыкшего к точной автоматике, такой способ был первое время удивителен. А вообще-то сейчас – это обычная практика.
Так вот. После захлопывания заряженного оружия и проворота барабана, специальная… запчасть, едрешкин корень, прижимала подпружиненный барабан к стволу, таким образом, что слегка торчащая часть патрона плотно входила в дуло.
– Плохо было без таковской то хитровинки, – пояснил чуть не сквозь зубы кузнец. – Болталося все и дымище перло!
– Удивительно, – качал головой Гунниус, проворачивая барабан и разглядывая, как простейшая пружинящая планка вжимает пулю в ствол. – Просто поразительно.
Тут я ему судженского кузнеца и процитировал.
– Перло у него, значит?! – веселился офицер-оружейник? – А ведь я этот пистоль, с вашего, Герман Густавович, разрешения, непременно покажу Георгу Георгиевичу. По моему скромному мнению, система сия, куда как проще и остроумнее будет, чем тех же господ Смитта с Вессоном.
– И в руке удобно лежит, – вставил свои 'три копейки' тайный советник Якобсон. И кивнул, словно разрешил. У меня сложилось впечатление, что Иван Давидович слегка завидует знаниям Карла Ивановича. Или – ревнует к его приятельским отношениям к герцогу Мекленбург-Стрелицкому. У самого Якобсона свободного доступа в кабинеты такого уровня не было. Потому я и заторопился сменить тему. Чтоб не спровоцировать случайно обострение этих… недопониманий.
Ну о чем я еще мог говорить с отцом Наденьки? В общем, я взял, да и попросил руки его дочери, поймав себя на том, что совершенно не испытываю какого-либо волнения. Спросил, получил ожидаемое согласие и приготовился слушать оглашение списка отдаваемого за невестой имущества. Мысль, правда, мелькнула – заявить что-нибудь в том смысле, что, дескать, знаю я. И половина Санкт-Петербурга – тоже знает, что даже послужило причиной для кратковременного улучшения 'рейтинга' долговых обязательств всей семьи Лерхе в столичных банках.
Но не стал ничего говорить. Успел заметить то, с каким победоносным видом перечислял список нажитого непосильным трудом имущества, бывший главный интендант императорской армии. И как поглядывал, на взявшегося изучать документы Гунниуса. Решил – пусть потешит свое самолюбие.
Потом обсудили дату свадьбы. С этим, как выяснилось, были определенные трудности. Дело в том, что неминуемо приближался Адвент! Это такой период рождественского поста. Так сказать – время подготовки к празднику Рождества Христова. И в Адвент свадьбы у лютеран были категорически запрещены. Так-то мало кто из обрусевших немцев, даже исповедовавших лютеранскую религию, исполняют все предписания пастырей. Но ведь сейчас еще ЗАГСов не существует! Так называемый 'акт гражданского состояния' – это сейчас всего лишь запись в церковной книге. А местный пастор, каким бы он ни был, в запретные дни венчание устраивать не станет.
Следовало поторопиться. Организовать все всего за две недели. Не такой уж и маленький срок, если взяться с умом, и иметь достаточное количество денег. Тут же, под коньяк, составили краткий план и распределили обязанности. Якобсон в итоге так 'на планировался', что в экипаж его пришлось грузить с помощью Апанаса…
На счастье, в Томске нашлось достаточно много людей, принявших известие о назначенной дате моей свадьбы, близко к сердцу. Честно говоря, к моему огромному удивлению – даже слишком много. Дамский комитет попечительства о тюрьмах – в полном составе. А это жены виднейших городских людей – чиновников, офицерства и купечества. Супруга непримиримого моего оппонента – Екатерина Ивановна Гилярова и хорошая приятельница Феодосия Цыбульская. Еще одна Екатерина – купчиха Исаева – дама со стальными глазами и силой воли такой мощи, что хватало и на ее саму и на мужа. Мария Васильевна Иващенко – жена нашего героического генерал-майора, разгромившего польских разбойников. Дама мягкая, я бы даже сказал – кроткая. И полковничиха Лидия Павловна Яхонтова. Единственная Елизавета – директриса Мариинской женской гимназии, мадам Фризель.
Женская часть свиты наместника во главе с гофмейстер-фрау, княгиней Юлией Федоровной Куракиной и при активнейшей поддержке камер-фрау Марии Петровны Флотов. Не ошибусь, если скажу, что и сама Великая княжна Мария Федоровна, посредством своих приближенных, могла оказывать влияние на процесс приготовлений.
