паровой тяге. Я еще не придумал – куда применить этакий-то подарок, но все равно обрадовался.
Всегда хотел обзавестись каким-нибудь судном. И прежде, в той жизни, подумывал о катере. У соседей, в Кемеровской области, в райцентре Юрга, делали неплохие речные яхты с водометным движителем. Самое – то для мелкой, изобилующей отмелями, Томи.
Исаевское подношение еще вчера троица суетящихся мужичков разгрузила во дворе моей усадьбы. Объемный – метр на полтора и не меньше полуметра в высоту деревянный ящик со зловещими надписями: 'Стекло' и 'Не бить'. Сегодня Егор Петрович, наконец, открыл страшную тайну содержимого. Ну, то, что в ящике столовое стекло, я и сам догадался. Но вот – в каких его там упихано количествах – и помыслить не мог. Три полных гарнитура на двадцать четыре персоны каждый. Чайный и кофейный сервизы. Набор 'мечта алкоголика' – комплект бокалов, стаканчиков, рюмок и фужеров для всех известных на сегодняшний день видов напитков. Все выполнено из разноцветного, 'богемского', стекла, и украшено изощренной резьбой. Богатый, прямо-таки – царский подарок!
Дарили деньги. Наличные, векселя, кредитные билеты Ротшильдовского и Штиглицова займов. Цыбульские преподнесли семейное 'дерево', вместо листьев увешанное небольшими, с ноготь мизинца, золотыми самородками. Гилев приволок массивный настольный канцелярский набор – серебро с ароматными кедровыми вставками изображающее переход купеческого каравана через Чуйский бом. А чтоб не обделить вниманием невесту, набросил поверх богатую, из зимней чернобурки, шубу.
Иудеев, наверное, кроме четы 'честных поляков' Хотимских, на церемонию полтерфеста не пустили, так что за них пришлось отдуваться недавно осиротевшему Вене Ерофееву. Преподнес от их лица пакет бумаг, подтверждающих мое право на обладание тысячи восемьсот шестидесяти шести десятин пахотной земли в окрестностях Колывани. Так сказать, в ознаменование счастливой даты, едрешкин корень. И чтоб супруг боле не имел основания забыть о годовщинах.
Молодец парень. Справился. И держался достойно, и свои подарки со значением принес – огромный, чуть ли не по пояс взрослому человеку, сахарный соболь, держащий в лапках корчагу с карамельными монетами. 'На сладкую жизнь'! – глава семейного торгово-промышленного дома немного стеснялся собравшихся в тесном зале начальников, и потому был лаконичен.
На свадьбу, на новоселье, на день рождения или на Новый Год принято дарить подарки. Традиция такая, а с ней спорить трудно. Но почему в день, предшествующий венчанию, эту традицию возвели чуть ли не в культ, этого я понять не могу. Что в этом интересного? Почему каждая новая вещь, опускающаяся на дно корзины, вызывала в толпе такое воодушевление? К чему Гинтар взялся записывать, а целая комиссия – едва ли не весь городской Магистрат, проверять эти записи и подсказывать – кто, сколько и с какими пожеланиями?
Часа четыре продолжалось это истязание. Я бы и раньше ушел. У меня и причин была – всегда можно было отговориться проснувшимися в раненной голове болями. И, тем не менее, оставался на месте, невольно заразившись этой хомячье-интендантской болезнью. Потом только, уже на пути домой, стало стыдно, едва представил себя таким же суетливым, с блестящими от жадности глазами, 'прапорщиком', каким показал себя обыкновенно сдержанный Иван Давидович Якобсон.
Лично для меня, день свадьбы начался рано. И опять, 'благодаря' моим почитателям, решившим совместить русские и немецкие традиции. Уж и не знаю, какой культуре принадлежит практика предсвадебного уворовывания невесты, потому как всю прошедшую ночь старались и те и эти, и даже вовсе не те. Дружки жениха, под предводительством поручика лейб-гвардии Преображенского полка, князя Володи Барятинского, разделившись на три стражи, на полном серьезе охраняли покои фрейлины. И не зря.
Первыми попытку умыкнуть Наденьку предприняли принявшие на радостях лишнего и от того почувствовавшие себя былинными богатырями сибирские купцы. Правда, о намечавшейся акции страже стало известно задолго до того, как обремененные свисающей над ремнями степенностью, торговые люди собственно вышли на акцию. Потому как, подогретым хлебным вином купчинам стало слегка обидно, что собранное в корзинах добро достанется кому-то другому, и решили за счет жениха восстановить справедливость. А так как размер справедливости каждый из них понимал по-разному, то у заговорщиков возник спор, мало-помалу переросший в потасовку. Аргументы спорщиков заставляли вздрагивать оконные стекла, так что ни о какой секретности для миссии не могло и речи идти.
Торговцев перехватили и отправили восвояси. Но пока занимались увещеваниями богатеев, проморгали атаку гвардейских офицеров. У этих причина была проще, но актуальнее – их радующиеся за мое счастье души требовали продолжения банкета, деньги на алкоголь уже кончились, а в долг им давно уже никто в городе не наливал. Идею подкинули расшалившиеся купцы, но исполнение доказало, что гвардия все еще лучшая часть армии, элита, а не сборище паркетных шаркунов, как о том говорят цивилы в кулуарах. Была выслана разведка, приготовлены пути отхода – открыты двери черной, предназначенной для прислуги, лестницы, и убежище, где похищенную девушку планировалось содержать до получения выкупа – кавалергардия все той же усадьбы. Естественно, мнение самого объекта похищения никого не интересовало…
Погоня переполошила охрану цесаревича и к стражам присоединились атаманцы. Слава Богу, за оружие так никто и не схватился. Иначе все могло окончиться не парой синяков и дюжиной кровоподтеков, а горой трупов и каторгой для выживших. Гвардейцам дали три рубля на водку, Барятинский выпил вина из туфельки невесты с атаманскими казачками, и на этом инцедент был исчерпан.
Потом были еще эуштинские татары, взятые на слабо гулявшими в корчме казаками, собственно сами казаки, и группа отважных приказчиков – конечно же по наущению опростоволосившихся купчин.
Этих сменили семинаристы с офицерами Томского батальона. И если бы две столкнувшиеся чуть ли не у дверей покоев мадемуазель Якобсон группы все-таки сумели договориться, еще неизвестно чем все могло бы кончиться. Ну или если бы те и эти смогли хоть на часок побороть в себе чувство глубокого отвращения друг к другу. Такая уж у нас в Томске традиция – семинаристы с военными – главные оппоненты. А с тех пор, как участок городской земли, изначально выделенный под так и не построенные общежития семинарии, передали под возведение казарм, так и вовсе…
Оба отряда были задержаны полицией, и препровождены на Воскресенскую гору, в участок. Только, видимо, было в процессе воровства невесты, что-то такое – заразное. Потому как уже под утро, последними, покушение на киднепинг – согласно Уголовному Уложению Империи, от десяти до двадцати пяти лет каторжных работ – совершили и сами стражи Закона.
Всю эту полу уголовную эпопею, разбудив меня ранним утром, поведал шатающийся от усталости царевичев адъютант. Было бы неприличным лечь досыпать на глазах отказавшегося от отдыха ради меня Володи. Пришлось вставать.
Само венчание, опять-таки – по традиции, было назначено на полдень. Этот день считался у лютеран последним, когда молода девушка, невеста, еще свободна. После того, как на ее голову повяжут отвратительнейшее изобретение немецких дизайнеров – чепец, она из категории вольных, отцовых, перейдет в подневольные – мужнины. И в этот, последний день, перед концом вольной жизни, девушкам позволено было спать дольше обычного. Хоть часов до десяти. Традиция не учитывала распорядок дня дворян, и то, что раньше двенадцати, после затянувшегося часов до трех ночи, бала придворные и не вставали.
От моего дома до кирхи сто шагов. Но и это расстояние пришлось проехать в карете. Может быть, и к лучшему. Ветер вдруг стих, из низких, свинцово-черных туч на промерзшую землю посыпало хлопьями снега.
– Ан, приглянулась девка Пресвятой Богородице, – говорили русские. – То-то Она слезами снежными по ей сыпанула!
– К счастью, – сказали немцы с датчанами. – Не чужой, видно, человек этот Лерхе для Провидения!
Пронзительно и как-то жалко звякнул единственный колокол местной лютеранской общины, пастор принялся гундосить положенные случаю слова, и я вдруг со всей пронзительностью понял, как лопнула, оборвалась и до того гудевшая от чрезмерного натяжения нить, связывавшая меня с прежней, первой, жизнью. Почувствовал, что именно в тот момент, этот мир окончательно и бесповоротно принял меня. Что я больше не беженец, не эмигрант из иного времени. Что все. Теперь я принадлежу этому времени, этой земле и этим людям.
