тебе свое „что-то“? Зачем тогда быть лучшим плотником области?» — «Ну продай полдуши; или печаль, или радость». — «Да как же я узнаю, что это — радость, если не будет печали? И как узнаю, что это — печаль, если не будет радости? Ведь когда не станет одного, не станет и другого». Так они ни до чего не договорились, и ушел «колматый» ни с чем.
— Он, колматай етот, шубник, лихой был. А наш Иван яще лише…
Ах, какой хитрый Филипп Осипович, какой иносказатель! Притчей решил меня в благодарность за Древнюю Грецию попотчевать. Зачем же ты, старик, к Сонной Мари двинулся, если печаль и радость равноценны? Или уж печаль твоя настолько перевешивает, что невмоготу стало? А у меня, думаешь, иначе? А у Веры? Или ты хочешь сказать, что идти следует только для того, чтобы снять этот излишек, который перевешивает?.. Какой умный и хитрый старик… О чем он там дальше-то?
У него тоже интересный выговор, но не такой, как у местных, — очень забавный, но все понятно. Он уже рассказывает, как они сошлись утром в Рощах с Жаном и вместе пошли сюда, как Жан всему удивлялся, все ему, человеку степей, было в новинку, и как Филипп Осипович, хоть и не местный, объяснял ему, какая щебечет птица, как называется та или иная трава, какие бывают приметы…
Послушай-послушай. Ведь ты сама ничего не знаешь, ты — непроходимая дочь города…
И — снова про ученого, про его хворь, про то, что лечит его какой-то особой мазью сама пасечникова жена, потому пасечник и поселил его у себя, а не со всеми в «мужском» доме…
— Говорят, Настасья Хвилатовна тут большой специалист по етым мазям.
— Интересно, что за снадобье такое?
— Ня хоча говорить. Верно, сякрет.
Расспросить при случае, взмолиться… После охоты, после ночевки на голой земле у него разбаливается спина…
Пусть бы она получше и побыстрее подействовала, эта мазь.
А если бы ты заболела, пасечник тоже поселил бы тебя дома? Или Жан… Тьфу-тьфу…
Может быть, поговорить с Настасьей Филатовной о Вере?.. Но какая мазь ей поможет… Другое ей способно помочь, только другое…
— Говорил Иванович, тутака до нас один былши, парень, годов тридцать. Поспрошал-поспрошал, про кого и мы, потолкался-потолкался и — в лес, в тайгу ету. Боля, как две нядели будя.
Да, она слышала: взял у Константина Ивановича сапоги — взамен туфли оставил, удочки свои и денег. Сказал, что — отпускник, любит путешествия, подался в ту сторону, к болотам… Кто он, этот таинственный путешественник? Почему так долго не возвращается?..
Жан так тревожно взглянул.
— А что, если он давно вышел? Каким-нибудь другим путем, в другую деревню.
— Другой деревни, я слышала, тут поблизости нет.
— Можа, блукая. Тайга, малец, ня шутка.
— Я понимаю.
— Понимаешь, а собралшись лягко. Ну ты — ладно: тамака у вас такого лесу нету. А молодица ета наша…
Вот! Надо Вере немедленно сшить брюки! Из чего угодно. И пускай пялятся, пускай осуждают. Попросить у Настасьи Филатовым какую-нибудь тряпку, купить, в конце концов… В два счета, дело привычное. Машинки нет — обойдемся. Ну куда она, в самом деле, пойдет в одном платье? За ней надо смотреть, как за ребенком…
Вон она, эта женщина, что утром у колодца другой про твой наряд шепнула. Шепоток на весь роток. Идет с водой. Удивительно прямо идет. Стать! А ей ведь не иначе под семьдесят. Взглянула мельком и — мимо.
— Что они все так странно смотрят! Как на пугало…
— Кохта в тябя заяристая, Андреевна. Дяревня, бабы — известное дело… А вода тутака добрая…
Спасибо — заступился, объяснил. Но что в этой кофте такого «заяристого»?.. А что они сказали бы про мой «космический ансамбль»?..
Как быстро все меняется: только что чистое небо было, а вот уже тучи побежали, и солнце ныряет в них, потом выныривает и еще жарче печет. Много их сразу стало, тучек, — весь горизонт затягивают. И ветерок такой… Где Вера?
— Неужели дождь будет? — Жан смотрит на тебя так, словно дождь уже начался и над тобой надо немедленно раскрыть зонт.
— Ага, смянай день сделалшись…
Ему, этому Филиппу Осиповичу, по-видимому, все равно — дождь, не дождь. А тебе разве не все равно? Да, но если вдруг гроза? Ты же ужасно, панически боишься грозы, готова в самый дальний угол забиться, когда начинается это полыхание и грохот. Почему такое наказание, почему другие не боятся? Может быть, и твоя сегодняшняя взвинченность от приближающейся грозы?
— Много, конешно, страшного бывая. А нету страшней, как война… Я ону тридцать три года каженный день вижу. Потому и спать некогда…
…Милый, милый! Если бы ты видел, если бы ты чувствовал, что и как… Здесь, рядом со мной замечательный старик и влюбленный юноша. Да-да, влюбленный в меня юноша! И наверно будет гроза. И у меня тоже болят ноги я же никогда в жизни не ходила по тридцать километров. Мне тоже нужно целебной мази, ах, как нужно. Потому что я ведь и дальше пойду. Если бы ты видел и чувствовал… Я пойду, дойду и потом не буду больше мучить тебя своей любовью…
2
— От сучка! Сызнова подглядываеть! А ну марш отседова! — И — затрещина.
— Ииииии, тятенька… — Хлопнула дверь.
— Паскуда… — Тяжелый, трагический голос хозяина, и дальше что-то вроде всхлипа…
От этого Визин окончательно проснулся и сразу вспомнил, где находится. Он пошевелился, приподнялся, подтянул ноги. Тело ныло, особенно поясница, но уже не так, уже было терпимо. «Чудеса, — подумал он. — Одно натирание и такой эффект. Что же это за мазь? Может быть, мазь плюс массаж? Ну и ладонищи у этого Константина Ивановича. Кости трещали, когда натирал. Казалось, еще чуть и — отключка. Вот тебе и преклонный возраст, брат Визин, коллега, бывший мастер по теннису… Но что происходит в доме? И что происходит за его пределами?.. О судьба-чудотворица! Куда ты меня засунула?..»
Скрипнула входная дверь, и словно просочился сквозь стены сдержанный голос Андромедова:
— Ну как?
— Спить, — отозвался Константин Иванович. — Должен поспать. Я его помял от души.
— Значит, будет порядок, — сказал Андромедов.
— Пристають ваши — спасу нетути. Че ды как, ды куда, ды када. Особо ета, мадама.
— Что ж, если уж заварилась такая катавасия.
— Сам заварил, Миколай.
— Каюсь, Но тут случай особый. Вы уж держитесь, как уговорились.
— Ды мне-то… Забавно, что дед етот тожа. Старай лапоть.
— Этот дед многим фору даст.
— Неужли тама че есть, а, Миколай?
— А вдруг есть?
— Ето ж тада конец белому свету. Как пойдуть ездить, как повалють! Ученаи-разученаи, мать их не так. А там и дорогу проложуть, механизация усякая… Батюшки-светы… — Константин Иванович надсадно охнул, помолчал и добавил: — Тока ни хрена тама нетути.
— А зачем все же бабка Варвара туда ходила, а?
— А черт ее знаить, зачем она ходила. Пошли-ка мы лучше на двор. А то разбудим.
— Я не сплю уже! — громко сказал Визин, и в тот же миг перед ним предстал Андромедов.
Как самочувствие, состояние, настроение, где больше болит, где меньше, еще вечером процедура, а потом еще завтра две, и будете как новенький, Герман Петрович, забудете, что были вообще какие-то недомогания, потому что мазь, которую приготавливает Настасья Филатовна, поистине чудодейственная мазь — пасечники мастера на такие штуки, главное сейчас покой, чтоб не мешал никто, а тут мешать, собственно, некому, все при деле, да и Константин Иванович на страже, как говорится, а что хозяйка неразговорчивая, так не обращайте внимания, она всегда была такая, ну то есть, не всегда, а как сыновей лишилась, а потом Лизу родила, а что касается Лизы, то у нее пунктик — мужчины, и ее, конечно, можно понять, но очень с ней строг отец, даже, пожалуй, чересчур строг, и тут ничего не поделаешь, постарайтесь не реагировать, потому что так уж у них в семье повелось… И так далее, и так далее…
— Что там наша экспедиция? — спросил Визин.
— Донимают.
— Ты, разумеется, тверд, как скала?
— Разумеется. Только, думаете, они верят, Герман Петрович? Ни одному слову.
— Что я тебе и предрекал. И значит, остается одно — тут ты совершенно прав: оторваться от них.
— Имейте в виду, Герман Петрович, — смущенно проговорил Андромедов Они ждут вашего выхода, чтобы вас атаковать. Еще больше, чем меня.
— Предчувствую.
— И настойчивее всех Маргарита Андреевна. Ну, старшая из тех двух. Есть еще старик, — совсем тихо добавил Андромедов, — и тот парнишка-казах.
— Словом — экспедиция.
— Мы оторвемся, Герман Петрович.
— Ладно. Тут все ясно. Ты мне лучше вот что скажи, Коля. Долго ты еще будешь морочить мне голову? То он просто приходил сюда и расспрашивал, то вдруг фотография Морозова появилась, потом — Варвара, Варварина сестра, наконец — карта. Говори прямо: что у тебя есть еще? Хитрить уже не имеет смысла: мы — в Макарове. Выкладывай сразу, и будем дальше думать вместе.
