инцидента в детском лагере — пришлось пройти через все круги ада. А вот когда эти… гм… «малость оплошали» — им, оказывается, надо устроить детский садик, чтоб их еще воспиталка за скакалочку водила и просила никому не засовывать бутылки из-под шампанского. Они — просто «озлобились». А с какой стати? И какое право они имели «озлобиться», распоясываться до невероятной степени — против всех, кто их кормит?..
Мне кажется, самому господину министру действительно очень нужен урок человеколюбия, только немного не такой, как он ожидает. Нет, ему не стоит никуда засовывать бутылку из-под шампанского и прочего из арсенала того, что уже стало у них в ведомстве обыденностью. Но нечего и сопельки ему утирать и возиться с теми, кто рвется не защищать наши права, а на всю катушку пользоваться нашей беззащитностью. Мы должны всем им — «отказать от общества». Мы должны показать этим людям, как низко они упали в глазах всего общества.
— Неужели ее никак нельзя… того? — робко спросил Антон Борисович.
— Ну, и как ты ее после этого — «того»? — ответил старик. — Неизвестно, в каком виде она страшнее, она сама это говорила. Тут ничего не поделаешь, Антон! С ней поступили не так уж жестко, не получилось. Но в отношении других, которые намного ее хуже, рука так и тянется применить куда более жесткие меры воздействия. И бутылка из-под шампанского здесь цветочки. Стоит заставить систему выполнить несвойственное ей репрессивное воздействие, заставить работать в обстоятельствах, не соответствующих ее назначению — система начнет сыпаться. А ведь есть и другие вещи, которые даже учесть никак нельзя.
— К-какие? — с нескрываемым страхом спросил Антон Борисович.
— Да какие… будто сам не знаешь, — буркнул старик. — Я же понял, что вначале все прикидывали, как бы ее под КамАЗ спихнуть. Приспособились идти простым путем. А она что? Она вообще перестала бывать там, где КамАЗы ездят. Но мысль материальна, да? И супруга генерала сбивает человека, совершенно постороннего. Просто потому, что жене очень хотелось сбить даму, доставлявшую много неприятностей ее мужу. А генералу пришлось документики ее дела тырить, возникло много более существенных проблем, сразу стало не до борьбы с экстремизмом. Об это узнал депутат, решивший на этом обстоятельстве подпиариться… А вся цепочка вытекает из горячего желания кого-нибудь сбить машиной! И все, что направлено на эту нашу Каллиопу, так обычно и сводится к исполнению желаний, но настолько буквально, что потом жить не хочется. Не переживай, Борис, если она твоими проблемами заинтересуется, у тебя тоже все желания исполнятся! Аналогично.
— Но я не хочу никого сбивать машиной, — заныл Антон Борисович. — Я хочу жить нормально!
— Осторожнее со словами, Антон! — оборвал его Лев Иванович. — Ты считаешь для себя «нормальным» одно, но ведь не все могут с тобой согласиться. Вот жена министра страстно хотела сбить одну бабу на машине, но сбила совсем другую, потому что той бабе очень захотелось жить. А министр был вынужден, в нарушение УПК, красть уголовное дело своей жены. И все желания исполнились, потому что депутату страстно хотелось кого-нибудь разоблачить… Все это бессмысленно, Антон. Ты ведь хотел властвовать, верно? А она — «шествующая за царями», то есть за властью во всех ее проявлениях. Ты все пытаешься уйти от этого, а куда? Вот как твоя дочь, чтобы не сделала в балете, будет иметь мерило в виде Терпсихоры, Мельпомены, которые все равно втащат юную Талию. Что бы вы там не предприняли с твоим зятем, они вытащат Талию! Так и здесь! Как бы мы не выразили мысль, хоть жестами или мимикой, ее мерилом будет сказанное Каллиопой. Причем, обозленной, получившей прямой вызов, заплатившей за все сказанное — кровью. Ты ничего не заметил в ее комментарии по поводу выступления генерала?
— Нет, а что тут замечать? Похабство какое-то! — возмутился Антон Борисович. — Распустились уж вконец в этом Интернете! Надо бы их всех сгрести в одну кучку, да прикончить.
— Подставить хочется, Антон? Всей «кучкой»? — усмехнулся старик. — А глянь, как сам генерал подставился… Это не «похабство», это у нее — «приказ по гарнизону», как она выражается. Она писала небольшой комментарий в социальных сетях, блог ее почти не работает, но какая разница? Она могла это и просто на своем компьютере написать и никому не показывать. Генерал мне бы лично сейчас очень бы пригодился, не говоря о тебе. А после этого ее «постинга» к нему пожаловали гости… поживиться «человечинкой». Можно сказать, это ее антагонисты! Но они тоже подчиняются общим законам. Как только она указала, что генерал перешел границы человеческого, он перестал быть человеком в обычном смысле этого слова. Как бы далеко из нас кто не зашел сам знаешь куда, мы же по привычке определяем рамки человеческого не связями, деньгами или национальностью. Мы их определяем душой! А она среагировала на полное отсутствие у него души и человеческого. То есть, в других он предпочитает видеть «человеческое», но сам в отношении других человечность проявлять категорически отказывается. Как и мы с тобой, Антон, чего греха таить. Но генерал слишком близко к ней подошел, лично за ее приговором к ней в город катался. Поэтому гарпии со своим предводителем, хотят того сами или нет, являются к нему, чтобы больше он не маялся «человекофилией» публично. И что самое дикое, они при этом выполняют его желание! Какую еще «психологическую помощь» оказать человеку, запустившему механизм такого разрушения системы, что там любое задержание — равносильно кругам Ада? Его надо окончательно лишить души, чтобы она вообще его не беспокоила! Если она бы сделала наоборот, помогла бы ему осознать все уже сделанное с позиций человеколюбия, то ведь он еще пуще с катушек съехал бы! Ведь этого нормальный человек не выдержал бы.
— И… как это с ним случилось? — спросил Антон Борисович, затаив дыхание.
— А там все произошло по правилам, она же его не проклинала, не требовала немедленной расправы. Все очень аккуратно произошло, без всякого экстремизма, — со вздохом ответил старик. — Там этот депутат потребовал срочного доклада в Думе… и наш генерал получил последний шанс оставить свою душу при себе. Мне кажется, с ним это случилось после его выступления в Думе.
— Значит, у него была возможность удержаться? — с надеждой проговорил Антон Борисович.
— Он не удержится! — махнул рукой старик. — Он не сможет теперь долго продержаться. Там и секретарь его немного не в себе. Вот кто в вакууме, так это они сейчас. — А можно… можно жить… без этого?
— Этого не утаишь, — тяжело вздохнул старик. — Без души, какой бы она не была, долго не протянешь. И все это вокруг чувствуют. Самые тупые и толстокожие. Кто бы что ни говорил, а всякой твари этот «мелкий недостаток» бросается в глаза.
— Что мне-то теперь делать? — спросил Антон Борисович, бессмысленно глядя, как на листок, который он продолжал держать в руках, скатилась слеза.
— Да что тебе посоветовать? — сказал старик, забирая у него распечатку с постом Каллиопы. — Ведь что бы я тебе не насоветовал, ты поступишь по-своему. Ты уже по уши в этом дерьме, и если есть хоть одно письменное подтверждение твоего участия, она тебя проработает, ты сам не заметишь, как выполнишь роль персонажа в ее романе.
— Но она балетом ведь не интересуется? — с тающей надеждой сказал больше самому себе Антон Борисович.
— Это сложно сказать, чем она интересуется, — развеял его надежды старик. — Она интересуется жизнью, творчеством в самых бесспорных его проявлениях. А у вас в театре — ее сестры… причем, давай- ка, посчитаем! Полигимния там с незапамятных времен, Мельпомена уже торчит занозой «Коля-Коля», Талия… эта точно проявится, если уже где не хохочет беззаботно. Если кто-то смеется рядом с такими, как вы, Антон, это точно — Талия. Только она способна смеяться рядом с такими, как вы с твоим зятем, директором и его «питерской командой».
— Думал, что моя Дашенька сможет стать Талией, — признался Антон Борисович.
— Слушай, зачем ты и твоя Дашенька вообще сюда полезли? — откровенно удивился Лев Иванович. — Это же не просто цветы, поклонники и восторг зала! Это — война, это кровавая бойня! Ты мог бы это по Каллиопе понять. Ведь задача муз в своем времени — собрать гарпий воедино и закончить «время гарпий». И куда здесь твою Дашеньку? Уверен, она и без тебя разберется, что делать.
— Не знаю я всех этих ваших дел, — с раздражением ответил Антон Борисович, судорожно пытаясь вспомнить, где могли упомянуть о нем, несмотря меры предосторожности.
— А я, кажется, вспомнил! — насмешливо сказал Лев Иванович. — В тех же социальных сетях артисты балета иногда читают отчеты о спектаклях одного сетевого критика. В комментариях я видел
